Bittersweet (СИ)

С тех пор прошло немало лет. Малютка, брошенный матерью под дверью сестриного дома, вновь поднял голову, сбросив с себя оковы сна. Теперь на него не действовали даже самые сильные транквилизаторы, которые раньше применялись неоднократно и производили определённый эффект.

Ныне, видимо, пошла передозировка, организм начал отторгать то, что ему запихивали насильно, и Илайя впервые дал волю истинным чувствам.

Он больше не душил в себе порывы, говоря, что это отвратительно, нельзя позволять себе такие слабости. Он просто тонул в своих проблемах, понимая, что ненавидит этот день сильнее всех самых мерзких дней, что бывали в его жизни прежде. В сравнении с сегодняшним представлением былые трудности – ничто. Их легко позабыть. Просто смахнуть щеточкой, как пыль, собравшуюся на столешнице за пару часов. Но предательство подобного толка его выбило из колеи и подкосило, оно заставило его не зарыдать, привлекая к себе повышенное внимание, но заплакать.

Пока остальные праздновали в основном зале, он сидел в подсобке, подпирая собой стену, натягивая рукава свитера на ладони, сцепил пальцы в замок, запрокинул голову и вообще неосознанно принял страдальческую позу. Но, в отличие от большинства тех, кто играл подобные спектакли перед посторонними, он старался никому на глаза не показываться, чтобы лишний раз не спровоцировать поток тупых вопросов. Не обязательно тупых. Само собой, они могли быть вполне адекватными, но Илайя сейчас всё воспринимал в штыки и любопытство расценивал в качестве вселенского зла. Ему не хотелось превращаться на глазах посторонних людей в драма-квин классическую, что заламывает руки, рвёт волосы на голове и произносит дрожащим голосом одну фразу в хронометраже, равном получасу. Он предпочитал плакать в одиночестве.

Во время нахождения на территории театра он никак не демонстрировал своё внутреннее состояние, продолжал улыбаться и искрить оптимизмом, по мере возможности. Он не хотел, чтобы его в таком виде обнаружил Ромуальд.

Плевать, что подумают остальные, на самом деле. Илайю интересовала лишь реакция Ромуальда, а она могла оказаться самой разнообразной, начиная от попыток поддержать, заканчивая насмешками в стиле «большой мальчик, хватит ныть». Илайя понимал, что не настроен на продуктивное общение. Если к нему сейчас обратиться, реакция будет варьироваться в определённых пределах, но, так или иначе, приведёт к взрыву.

Ненавижу.

На свете было много того, к чему Илайя относился без особой симпатии, но столь жуткую ненависть, как к своим родным, он не испытывал ни к кому. Они были ему противны «от» и «до». Они пробуждали внутри него самые мрачные черты. Они никогда не были его поддержкой и опорой, вместо этого ставили подножки, убеждая в том, что он бездарен, не имеет шансов на счастливое будущее, никогда не сможет заявить о себе. Его удел – подчинение у кого-то, самостоятельно, сам по себе, он ноль без палки.

Существо, даже не человек.

Наверное, мать испытала к нему отторжение, когда он был куском окровавленной плоти в руках акушеров, а потом не смогла полюбить настолько, чтобы свою жизнь посвятить сыну, а не поискам любовника, жениха, мужа. Простого женского счастья, что называется.

Она не смогла найти для него немного любви. Чего ожидать от окружающих? Они вообще ему ничем не обязаны. Потому никто не расстроится, если не увидит рядом унылого парня. Он существо не из их мира, попал сюда случайно. Пройдёт немного времени, и его выбросит из обоймы.

Илайя обхватил голову руками, уткнулся лбом в согнутые колени и вновь шмыгнул носом. Отличное, наверное, умение – стирать себе память. Люди боятся, что однажды начнут забывать свою жизнь, а воспоминания будут появляться отдельными фрагментами. Илайя жаждал избавиться от мыслей о событиях сегодняшнего вечера. Позабыть и больше не возвращаться к ним никогда, потому что подобные заявления, прозвучавшие из уст Фрэда, могли уничтожить кого угодно. Для Илайи они стали болезненными вдвойне по причине того, что он сам ловил себя на подобных мыслях, не мог от них избавиться и долгое время заталкивал туда же, куда мать задевала свои инстинкты, направленные на воспитание чада. Он старался не думать, но всё равно это было чем-то таким… чрезмерно болезненным.

Его таланты не признавали. Его участие в постановке благодаря собственному трудолюбию поставили под сомнение, о чём не преминули сообщить, расписав в красках собственные эмоции от увиденного представления. Илайя понимал, что это делалось нарочно, и Фрэд явно ждал бурной реакции на своё выступление, оттого в дальнейшем, не получив скандала, был разочарован. Но, несмотря на то, увидел он результат проделанной работы или нет, слова достигли своей цели, они попали в десятку и теперь пожирали Илайю, разбирая его на кусочки, такие маленькие, мелкие, окровавленные, неровно оторванные куски плоти, что не желают вновь прирастать к месту.