Bittersweet (СИ)

Она не собиралась останавливаться на достигнутом, она превратилась в одержимую фанатичку, вроде тех, что готовы раствориться в другом человеке, окончательно потерять себя, стать частью его. И самое отвратное было в том, что это даже любовью не оправдывалось, потому что особой любви там не было. Её там не было вообще. Только стремление пробиться наверх, привязав к себе Ромуальда любым из возможных способов. Шантаж, обещания наложить на себя руки, если он не ответит взаимностью, попытка хоть как-то уложить его в одну с собой кровать, а потом продемонстрировать тест на беременность с двумя полосками и заявить, что он обязан жениться.

Она не замечала, как Ромуальд над ней смеялся. Она зажимала уши, когда он называл её жалкой дурой. Она вновь и вновь к нему лезла, будто не видела, насколько обреченной оказалась её идея завоевания мира. Или что она там собиралась завоевывать и ставить на колени?

Вместо того чтобы успокоиться и по-настоящему влюбиться в человека, способного ответить взаимностью, она продолжала строить планы на Ромуальда и ненавидеть Илайю, желая ему смерти. Причём это не было громкими словами, брошенными в пустоту для красочности и эмоциональности. Это был текст одного из её посланий, который, собственно, и способствовал стремительному развитию событий.

Всё закрутилось так стремительно, что голова шла кругом.

Им с Ромуальдом до сих вполне удавалось скрывать отношения от широкой общественности, не привлекая к себе повышенного внимания. Признаться, они и не стремились нести это знание в массы, всем и каждому демонстрируя то, что связывало их вместе. Они не лизались, останавливаясь на каждом углу, не запирались надолго в гримёрной комнате, не стремились обниматься, стоя за кулисами. Единственное, что они могли себе позволить – кратковременный поцелуй удачи перед каждым новым спектаклем, когда губы соприкасались на мгновение, будто каждый из них прихватывал верхушку мороженого. Мимолётно, чтобы не увлечься и не выйти на сцену с припухшими губами, вызывая определённые подозрения у наиболее наблюдательных людей, независимо от того, коллеги это будут или же зрители, сидящие не слишком далеко от сцены, потому имеющие возможность увидеть многое. Слишком многое.

История этих отношений не выливалась на страницы газет и журналов, не облетала интернет и не вызывала волну скандалов. Пожалуй, единственной посторонней, посвящённой в тайну, оставалась Примроуз. Да и то, обо всём она узнала случайно, обратив внимание на действия Ромуальда во время фотосессии, когда он предпочёл держать за руку Илайю, а не обнимать девичью талию.

Смертельное оскорбление, требующее отмщения, едва ли не кровной мести.

Наверное, именно так воспринимала и оценивала происходящее сама мисс Флеминг.

Из родственников Ромуальда в тайну его новых отношений была посвящена только Челси. Родители то ли не проявляли интереса, то ли реально ничего не замечали. Челси не знала ответа на этот вопрос, просто приходила к определённому выводу: отец и мать не в курсе, что у их сына новая любовь, совместный быт и прочие радости отношений. Она не торопилась открывать им глаза на происходящее, напоминая о своём ученике, умудрившемся перетянуть внимание Ромео на себя, и не просто перетянуть, а крепко-накрепко привязать.

Он не пытался, само получилось.

Однако стоило признать, что рациональное зерно в этом было. А ещё то, что она изначально предполагала нечто подобное. Не хотела сознаваться, но периодически ловила себя на мысли, что Ромуальд может обратить внимание на своего напарника по сцене и вообще…

Признаваться в обдумывании и реализации таких планов было сложнее, нежели в том, что она рассчитывала исключительно на личностное противостояние.

Она не протестовала, поняв, что Ромуальд вновь с головой погрузился в отношения, не кривилась и не пыталась наставить брата на путь истинный. Она предпочитала, в принципе, в отношения его не лезть, оставаясь в стороне, занимаясь своими собственными проблемами. Преимущественно, конечно, в деловой сфере. На мужа и сына она не жаловалась, хотя, как и в любой семье, периодически у них возникали трения. Но они не переходили в категорию «критично», оставаясь где-то на уровне «со всеми бывает, разрешается почти моментально».

Илайе не хотелось превращаться в сплетника и рассказывать о своих неприятностях Челси. Отношения, исторически сложившиеся между ними, тоже не особо располагали к откровенности, они держались преимущественно на рабочих вопросах. Илайя не стремился превращаться в «подружку» для сестры своего бой-френда, Челси от него ничего подобного не ждала, понимая, что со стороны всё будет выглядеть довольно странно.

Они общались, этого было достаточно.

Тем не менее, один из рабочих визитов она решила перевести на иной уровень и пригласила Илайю на ужин, без Ромуальда.

Он удивился, но вида не подал, попутно прикидывая, что может вообще способствовать такому повороту. Предложение принял.