Битва

Ожидание, которое занимало его, заставляло думать, беспокоиться, давало ему надежду, веру, — в этом была его жизнь, его сила. Что же теперь оставалось у него? Что? И он вновь, теперь уже как-то просто, как бы в бесчувственности, полном равнодушии, вспомнил и о своем рапорте и о своем решении и в той прежней покойности продолжал размышлять: «Выходит, никакой трагедии. Новые времена, и новые люди являются, вот такие, о каких сегодня докладывали, и академики, и герои: Гладышев, Мостаков, Гориничев… Неумолимый, никому не подвластный закон. Его надо принимать, способствовать ему всеми мерами, а не мешать, не становиться на пути. Так, и только так, иных, как говорят дипломаты, альтернатив нет. К сожалению, нет. Нет, все же к счастью, к счастью! Ты смотри не с этих частных, индивидуалистических позиций, гляди шире, дальше, с общечеловеческих, с исторических колоколен — вот так-то! В этом и должна быть твоя новая вера, и твое успокоение, и твоя сила, и твоя жизнь — всему свое время, ты знаешь. Неплохо знаешь. И, значит, будь достоин и своего времени, и своего предназначения. Так, и только так!..»

Поднявшись с кресла, надев тужурку, застегнув ее на все пуговицы, он пошел, улыбаясь, туда, где столпились члены государственной комиссии, увидел там Умнова, Звягинцева, генерала Купрасова, Бондарина, увидел всех; он шел, чтобы поздравить их, пожать им руки, и он знал, что идет с радостью, с душевной легкостью и успокоенностью.

ГЛАВА ВТОРАЯ

1

Приезд в Москву для Сергеева оказался на этот раз колготным, беспокойным, хотя все прежние наезды тоже не были простыми, легкими: обычно за день-два начальнику полигона приходилось обегать Москву, успеть побывать в десятках мест, встретиться со многими людьми — из Министерства обороны, других министерств, КБ, НИИ. Встречи все деловые, и времени, как всегда, не хватало, получалось в обрез, и на аэродром к спецрейсу Сергеев подъезжал, что называется, в последнюю секунду.

Теперь поначалу Сергеев думал обернуться дня за два. Прилетев в четверг, уже вечером, он устроился в гостинице ЦДСА на площади Коммуны. Офицер из управления генерала Бондарина, встречавший его, уехал, сказав, что с утра Сергеев может приезжать: пропуска заказаны. Еще в самолете Сергеев составил себе примерный план — примерный, потому что знал: в нем определенно что-то изменится. Да, больше двух дней у него никак не выходило: впереди пятница и суббота, задерживаться на выходной смысла он не видел и в субботу рассчитывал улететь в Шантарск. Тем более что до первомайских праздников оставались считанные дни — предстоящее воскресенье оказывалось последним перед праздником, — значит, забот дома тоже немало: объездить и облетать испытательные площадки, проверить подготовку к торжествам, к гарнизонному параду. Парад впервые должен состояться на площади перед штабом управления. Сергеев радовался, уезжая из Шантарска: строители спешно расчищали площадь, асфальтировали ее, и хотя будущий Дом быта — гостиница с рестораном, кафе, ателье — еще не был закончен, нежило смотрел застекленными глазницами на здание штаба, однако площадь преобразилась, раздалась вширь. Но было еще одно немаловажное обстоятельство, оно вызывало у Сергеева счастливое беспокойное ожидание, тайное нетерпение: в майский вечер в Доме офицеров откроется занавес, самодеятельный театр покажет «Чайку», первую свою премьеру. Лидия Ксаверьевна не только руководитель, она сама сыграет роль Нины Заречной… Волнуется, похудела, кажется, стала совсем маленькой.

В номере гостиницы, приставив к торцу кровати чемоданчик — в нем лежало только крайне необходимое в дороге, — сняв форменное пальто, фуражку, Сергеев присел в жесткое кресло у письменного столика. Лишь минуту-другую сидел расслабленно, ощущая, как спадало после утомительного перелета напряжение в теле, словно из каждой клетки сейчас медленно улетучивался, вытекал самолетный гул.

Сергеев обзвонил сначала тех, кого предстояло официально посетить, договорился о времени встречи — все, как ему казалось, складывалось удачно, не предвещало ни малейших осложнений. Набрал и домашний номер главного конструктора Умнова — с ним тоже следовало увидеться. Домой ему Сергеев позвонил, решив, что скорее всего в КБ его уже нет: время достаточно позднее. В трубке услышал голос, очень похожий на голос Умнова — по тембру, интонации, — Сергеев даже хотел было назваться, но что-то остановило его, пожалуй, какая-то проскользнувшая юношеская ломкость в голосе; она проявилась, когда в трубке произнесли:

— Да, слушаю.

— Мне, пожалуйста, Сергея Александровича.

— А его нет дома. Кто его спрашивает?

«Сын!» — догадался Сергеев, вспомнив, что слышал от Умнова о сыне — студенте.

— Сейчас приглашу маму.

— А, да-да! Слышала о вас! — Тотчас скорый, несколько экзальтированный говорок рассыпался в микрофоне: — Сергея Александровича нет, он за пределами Москвы. Знаете, дома редко бывает, серьезные дела…

— Он в Медвежьих Горах? У Ивана Фомича Тарасенко?