Битва

Серое полотно шоссе, зажатое по бокам антрацитово-непроницаемыми стенами леса, однотонно и убаюкивающе набегало лентой под колеса. И эта однотонность каким-то неосознанным раздражением накладывалась на состояние Сергеева. Им владело странное чувство какой-то словно бы раздвоенности, несобранности, и это вовсе не исходило от его характера: все ясное, точное, определенное — каким бы оно ни было трудным и сложным — он умел воспринимать мужественно, умел встречать любые обстоятельства, прямо и открыто; новость же, услышанная от Бондарина, подавляла не только своей неожиданностью, непредвиденностью, но прежде всего тем, что была пока зыбкой, туманной и он не мог разобраться в самом ее существе. А должен. Обязан… Ему было ясно, что его состояние вызвано именно этой зыбкостью, безопорностью и оно будет угнетать томительно, как неотступная сердечная боль, до тех самых пор, пока не появится определенность, пока он не найдет свою точку зрения, свое осознание услышанного. И Сергеев, как умел при необходимости, весь внутренне был собран, пытался думать только об этой новости, сообщенной Бондариным. Полузакрыв глаза, стараясь избавиться от кинжального режущего света встречных машин, Сергеев, размышляя, пока не находил того стержня, который бы сформировал эти размышления в стройную систему. Что же произошло? В какой мере по тем дипломатическим каналам договорились? И насколько далеко все зашло? Ведь речь конкретно идет о противоракетном оружии, и, выходит, это впрямую касается его, Сергеева, как начальника испытательного полигона, касается того дела, которому он там, в Шантарске, посвятил не один год жизни, сполна, без оглядки отдавал силы, — он-то, Сергеев, знал об этом доподлинно.

Теперь что-то вторглось в это стройное и нерушимое представление, в прочные, как крепостные стены, устои — вторглось, выходит, в саму его жизнь.

Перед ним, военным человеком, обязанным блюсти интересы обороны — что было для него привычно и логично, — никогда не возникало не только проблемы, но и малейшего сомнения, способного поколебать его убеждение: создание системы борьбы с самым совершенным, невиданным доселе оружием — ракетами — такой шаг, такой путь естествен и неизбежен. Эту истину он принимал абсолютно, она не требовала в его представлении доказательств — так прочно, незыблемо жила в нем, жила не по профессиональным лишь признакам (военный, — значит, тебе и по праву, по долгу понимать такое), а по высокому чувству гражданственности. Для него, Сергеева, не были простыми, преходящими слова «Родина», «Отечество», они глубоко затрагивали его душевные струны; и он, поседевший, повидавший многое, человек, прошедший войну, встречавшийся на жизненном пути с крутыми, жестокими поворотами и ударами судьбы, закалившими его, — он в те минуты, когда думал о судьбах Родины, земли, вскормившей и вспоившей его, испытывал прилив нежности — из глубины, от сердца, щекотный комок подкатывал к горлу. Да, он знал, пытай его, веди на эшафот — он не отступится от своего убеждения: дело, которому служит, — создание противоракетной техники — святое, правое, и он безмерно верен ему. Теперь же по тому казавшемуся незыблемым фундаменту, выходит, наносится удар, и кто скажет, выдержит ли он, не даст ли трещину? Или должны произойти какие-то иные изменения, иные превращения, которых он, Сергеев, пока не предполагает?