БИТВА ДЕРЕВЬЕВ

Таков завет Единого с людьми — ребенок может быть рожден против воли, без любви и согласия. Даже нелюбимое и нежеланное дитя получает душу и свободу воли.

Разлом в некоторых начинался еще от рождения. Не у всех. Но у многих. Это было закономерно — это вытекало из существующих закономерностей — но это было несправедливо.

Тварный мир не имеет никакого отношения к справедливости.

— Но… — Нимуэ смотрела на него, беспомощно уронив руки на колени, — так же нельзя…

— Разлом внутри людей выводит их за рамки конца света, — тяжело выговорил Мирддин. — Единый пользуется им, чтобы влиять на то, что происходит.

Он почти физически видел это — огромную толщу, которая бьется в плотину с той стороны времени, и раз за разом волна переливается через край, смешивая причины и следствия. Он буквально видел, как тяжелая волна перехлестывает, и по черным трещинам течет расплавленное, тяжелое золото, и поток времени начинает двигаться от конца к началу, спаивая раздробленные берега.

— Хватит! Хватит, прекрати, пожалуйста! — он понял, что Нимуэ прижимается к нему и ее бьет крупная дрожь.

Усилием воли он погасил видение.

В ее сознании дрожало отражение — черный и золотой поток, поднявший и закрутивший Элейну, и Ланселота, и Джиневру, и Артура, и их всех.

Нет такого разлома, разрыва, боли, горя, ужаса, нет такого зла, которое бы Единый не использовал в своих целях. Невозможно предсказать, как пройдет разлом; невозможно предугадать, что его вызовет; невозможно предотвратить; невозможно просчитать, какой будет результат. Невозможно не участвовать в происходящем.

И в то же время… однажды спаянное нельзя было разделить. От однажды обретенного нельзя было отказаться.

Под руками отзывалась дрожь. Под губами трепетала жилка. Под веками плыло алое, золотое, черное. Черное, золотое, алое.

Оно того стоит, подумал Мирддин. А цена… ну что цена…

Но он уже знал — ты всегда платишь всем, что есть.

И этого всегда недостаточно.

[2x15] грозовая башня

Дождь был такой, какой в Кармартене называют слепым — солнце то выглядывало из-за тучи, то опять скрывалось. Капли были крупные, редкие и теплые. Асфальт от них был будто в горох. Прохожие не раскрывали зонтики. В парках стрекотали газонокосилки. Трава на Королевском холме была мокрая от росы. Келпи переступал по ней, выгибая шею и пофыркивая, что-то ему не нравилось. Или, может, он просто отвык выглядеть как конь. Но дорога была слишком крутой для автомобиля, а площадка наверху — слишком маленькой даже для гирокоптера, так что у подножия холма келпи пришлось сменить форму. Теперь Нимуэ ехала верхом. Мирддин шел рядом, засунув руки в карманы и щурясь чему-то своему. Было очень хорошо идти так в тишине. Почти как дома.

На вершине высились развалины старой крепости — аккуратно разобранной до того состояния, чтобы ничего не обрушилось на туристов. Смотровая площадка была отполирована тысячами ног, но в будний день на рассвете тут никого не было.

«Вот тут хорошее место», — Мирддин помог Нимуэ спешиться. Потом обхватил ее за талию и поставил на парапет перед собой. Она поняла, что почти парит над самым обрывом, а внизу под ней расстилается Камелот — нарядный, как макет в витрине.

Мирддин обхватил ее крепче и прижался щекой к колену.

«Посмотри. Отсюда все видно».

Она стала смотреть вниз. Ей виделись холмы, и небо, и река. Рыбы, которые живут в реке, птицы, которые живут в парках. Городские собаки, кошки, лошади. Ручные канарейки. Заморский зверь слон с острова Хай-Бразил в дворцовом зверинце. Пятисотлетние дубы в королевском парке, уходящие корнями вниз, глубоко вниз; пласты пород; огненное сердце земли глубоко внизу. Туман, поднимающийся от реки вверх, к облакам, атмосфера, становящаяся все тоньше, тоньше и тоньше, черный ледяной вакуум с неспящими светилами в темноте. Тончайший, бесконечно драгоценный покров жизни между ними, зеленое, клубящееся марево, рвущееся, затягивающееся, рвущееся снова.

Но Мирддин видел что-то другое; Нимуэ скользнула вниз, запрокинула назад руку, и нашла его висок. Мирддин широко вздохнул, будто перед прыжком в воду. Нимуэ стала смотреть через него.

Город приблизился рывком — будто навели резкость.

«Люблю лестницы. Люблю переулки, площади, крыши; сутолоку на рынке, крики мальчишек, продающих газеты; запах сдобы; фальшивящих уличных музыкантов, блестящие шлемы полицейских, гудки машин, стук сапог по брусчатке при смене караула; крошечные парки, обнесенные чугунной решеткой и сторожей с ключами на поясе; лодки, припаркованные у пристани; флаги на каждом углу; полустертые дождями девизы на зданиях; дома, постепенно уходящие в землю; легенды о городских призраках, траву, пробивающуюся между камней… Людей».

Нимуэ не видела его лица, но знала, что он улыбается, той легкой улыбкой, от которой у нее всегда все обрывалось внутри.

«Смешно, да? По большому счету, тебе не нужен Камелот. Но мне легко его любить, только когда ты рядом. Мне бы так хотелось подарить его тебе. Чтобы он у тебя был. Чтобы он был так же тебе дорог. Чтобы ты его знала. Чтобы ты его любила. Чтобы ты его помнила».