Битва на поле Куликовом

Дмитрий, брат его Владимир и все прибывшие с ними покорно направились в трапезную. Сергий велел святить воду. А сам направился в свою келью.

Он вошел в маленькую комнату, рубленную им самим из добротных стволов могучих елей, на ветвях которых не один год скакали белки.

С иконы, привезенной еще родителями Сергия из Ростова Великого, строго смотрел на него широко раскрытыми глазами Никола Чудотворец и благословлял слегка поднятой рукой. С другой иконы благословлял его младенец Христос.

Сергий упал перед иконами и начал самозабвенно молиться.

Понимал старец: настал час, которого он ждал всю жизнь. О нем он думал, когда пришел сюда впервые, когда игумен Митрофан на этом месте постриг в монахи его, юношу Варфоломея, нарек Сергием. И особенно много думал молодой инок об этом часе, о бедах родной земли, о смысле жизни и смерти, подвигах и несчастьях, когда остался жить здесь в великом молчании, совсем один среди дремучего леса.

И вот этот час пришел, взволновал и посеял смятение. Сергий задержал Дмитрия, чтобы было время собраться с мыслями, подумать, какими словами дать напутствие. Что им сказать, чтоб укрепился князь, его люди и все ратное воинство? Как воодушевить на победу?

После одинокого моления в своей келье Сергий обрел уверенность.

Он вышел к людям, ждущим его слова, строгий, худой, с лицом, вдохновленным своими думами, в его голубых ясных глазах светились скорбь и радость. После скромной монастырской трапезы Сергий Радонежский, торжественный от сознания долга, который пал на его долю, подошел к Дмитрию и его товарищам, благословил крестом и окропил святой водой:

— Теперь иди, господине княже. И помни: ты победишь врага! Да будет бог тебе и всему твоему христианскому войску помощником и заступником! Многим, кому не суждено вернуться, готовятся святые венцы с вечной памятью. Но победите вы, сыны мои возлюбленные. И станет Русь свободной!

Сердца коснулась тревога, но словом «победа» была тут же изгнана. Каждый понимал: погибнут многие, — но, благословляясь у самого Сергия, надеялся вернуться.

И тут же, от монастырского порога, покатилась по Руси молва: Сергий Радонежский благословил Дмитрия московского в поход на Мамая, предрек победу русским.

Подошли к Сергию два инока. Оба были высоки ростом, крепкого сложения, их лица говорили о мужестве, а не о монашеском смирении.

Показывая на них, Сергий сказал Дмитрию:

— Вот тебе Пересвет и Ослябя, мои послушники, а твои воины. Постраждите, — продолжал он, обращаясь к ним, — яко добрые воины Христовы, ваше время пришло. Благословляю вас и все войско русское!

Двинулся Дмитрий в обратный путь, в Москву, чтобы немедля выступить в поход.

КОНЕЧНОЕ ЦЕЛОВАНИЕ

А в Москве близится день прощания с теми, кто уйдет с князем Дмитрием в далекие степи, навстречу татарам — победе или смерти.

И настал этот великий и скорбный день.

В доме Юрки-сапожника мужчины обряжаются в доспехи. Хорошо бы надеть кольчугу добротную с медяным подзором на подолу иль колонтарь, что защищает грудь и спину прорезными железными досками. Да где их взять?

Смастерил себе Юрка тегиляй из холстины, что-то вроде кафтана, в длину ниже колен, воротник стоячий, пуговицы на груди застегиваются. И шапку сшил стеганую с наушнями и затылком, вроде треуха.

Князь, ясное дело, даст оружие, но берет с собой Юрка свои сапожные ножи, приготовил и палицу — дубину с тяжелым концом, утыканным железными гвоздями.

А у Ерофейки с Фролом совсем нет доспеха.

Зато есть у Фрола толстая дубина, а у Ерофейки топор, правда, не боевой, как у дяди Степана, а плотницкий, но топор добрый, и наточил его Ерофейка остро. Насадил на длинное топорище, глядишь — и сгодится, коль у князя Дмитрия оружия на всех не хватит.

А на другом краю Москвы, в халупе, где Фетка-смутьян обитает, снаряжаются в поход сам Фетка и друг его пахарь Тришка. Нет и у них ратного доспеха. Тришка принес с собой из деревни косу. Смеется над ним Фетка.

Знают — в каждом доме прощаются близкие люди…

— А нам с тобой и проститься не с кем, — загрустил Фетка. — Я бобыль, так и не обженился, всю жизнь в бегах да утайке от глаз боярского сыска. Твои далече…

— Ничего! — бодро сказал Тришка. — Пойдем в народ, что у Кремля сбирается. На миру и веселее. Всяк тебе сродственник пред походом смертным.

…Простился со своей женой Оленой кузнец Доронка, перекрестил деток малых, в пояс дому поклонился. А Олена и слова молвить не может: задушила крик по любимому мужу в горле.

И в Юркином доме прощанье. Пора уходить. Старая мать, подавая сыну узелок с чистой рубахой, чтоб надел перед битвой, заголосила. Вторя ей, запричитали Юркины сестры.

— Был бы жив батюшка, поглядел бы на тебя, сынушка, порадовался бы на нашего воина, на кормильца нашего, — выговаривала мать, целуя и благословляя сына.

Простившись с ними, Юрка взял на руки старшенького сына, Алексашеньку.

— Ты куда уходишь, батюшка?

— Ухожу, сыночек, на битву великую.

— А зачем она тебе, эта битва?

— Чтоб неволи на нашей земле не было.

— А какая такая неволя, батюшка?

— Не знаешь, сынок, и знать не будешь, кончится она с этой битвой.