Битва за Иерусалим

— Понимаешь, — начал объяснять парень, — я по ночам сторожу на «Тнуве». Вернулся на рассвете и завалился спать. Не слыхал ни известий, ни объявлений о явке в часть. Хочу явиться на сборный пункт, а куда, не знаю. Может, сначала стоит разыскать штаб?

Обстрел ненадолго прекратился. Воцарилась тишина. Клубился дым пожарищ. Все население города уже попряталось в убежищах. Из ближнего дома до слуха Иехуды донесся детский плач. В этом доме, выход из которого был обращен в сторону вражеских позиций, находилась мать с двумя детыми. Она не могла выйти и укрыться в безопасном месте. К дому подбежал боец гражданской обороны.

— Уходите в убежище, — крикнул он, пробегая мимо Иехуды.

Иехуда повернулся к парню в белой рубашке:

— У меня тут рядом машина. Могу отвезти в район штаба.

— Давай, — обрадовался тот.

Возле железнодорожной станции мимо них проехали два джипа с развед>шками. На разведчиках были каски, в руках — ручные пулеметы. Промчался санитарный автомобиль с выключенной сиреной. Вдруг, одним махом, тишину словно стерло грохотом снова посыпавшихся со всех сторон разрывов. «Нас швыряло из стороны в сторону, — рассказывает Иехуда. — Мы по-ехали вслед за машиной скорой помощи по пустым улицам, мимо воронок от снарядов, по обломкам оконного стекла и порванным проводам. Доехали до ворот больницы «Бикур-холим». Я сказал своему спутнику, что дальше он должен будет добраться сам. «А ты куда едешь и чего ты, собственно, ищешь?» — спросил он».

Его голос потонул в оглушительном грохоте.

*

Разведчики Иоси сидели в погребах школы трудотерапии. Там мы их покинули, чтобы поспешить за другими иерусалимцами — теми, что теперь перебегают улицы под градом снарядов. С улицы долетал гул взрывов, сотрясавших стены убежища. И тут внезапно стало ясно, что все недоступные вопросительные знаки получили один-единственный, совершенно однозначный от-вет, от которого не уйти. «Они посмели, — сказал Мони. — Еще немного, и начнется наступление». — Он выговорил это с легкой дрожью в голосе. Он был ошеломлен обстрелом. Ничто не угрожало ему в данную минуту, и тем не менее что-то угнетало. Что-то, чему нет названия. Он вспомнил предположения, споры и прогнозы, которые они строили с ребятами в дни готовности. Говорили тогда о 20.000 убитых. Теперь эта цифра приобрела реальный смысл — каждый мог оказаться в числе убитых. «Похоже, что эта война никак не будет забавой», — подумал он.

«У меня всегда было чувство, — говорил Мони, — что не вернусь после этой истории. Откуда оно? Потому что я себя знаю. Вечно оказываюсь в самом жарком местечке. Я считал, война будет долгая: не погибну в первый день, убьют на четвертый… или на четвертый месяц… Ребята тогда толковали о войне в 72 часа, а я про себя думал: вашими бы устами да мед нить…».

Снаряды продолжали рваться под аккомпанемент знакомого гула. Ури, о котором его товарищи отзываются, как о странном парне, вслушивался в этот глухой, однотонный гул и продолжал читать книгу, толкующую о преимуществах самосозерцания и нирваны.

На некотором расстоянии от него сидел Узи Бен-Рони. Он присоединился к разведчикам, невзирая на больное сердце и общее недомогание, из-за чего в свое время был признан негодным к службе в армии. Фактически в разведку он попал таким же образом, как и Арик, так как место его было среди «старичков». Как разведчик, он прекрасно понимал, что несмотря на физическое состояние, придется воевать и тяжело воевать. Тем не менее беспокоился он не о себе, а о родителях — в основном, об отце, тоже сердечнике, ветеране нескольких войн. Он боялся, что отец с его сердцем не перенесет еще одной войны. Теперь ему почему-то вспомнился разговор с приятелем Хаимом Гури, который он вел несколько дней назад. Тогда речь зашла о применении газов на войне и о том. что станется с родителями, женщинами и детьми, если арабы не остановятся перед использованием этого ужасного оружия.

Узи решил добраться до телефонного аппарата и позвонить отцу, чтоб хотя бы поговорить с ним.

Отец слушал голос сына, а сам не мог выговорить ни слова. Его душили рыдания.

Узи поспешил позвонить сестре (оба его брата, парашютисты, служили в армши), чтобы она забрала родителей к себе. Сестра, которая еще не успела осознать всей серьезности положения, ответила: «Я работаю и пойти не могу». Узи понимал, что волнение отца может закончиться трагически, и заявил сестре совершенно недвусмысленно, что если она тотчас не пойдет к родителям, он ее больше знать не хочет. «Сестре крепко повезло, — вспоминает Узи. — Она пошла, и это спасло ее от смерти. Пока она сидела у родителей, в ее дом угодил снаряд».

*