Битва за Лукоморье. Книга 3

Сколько он так бродил, перебирая в голове невеселые думы и пытаясь разыскать Алю, капитан сказать бы не смог. И когда по дворцу разнесся низкий троекратный гул, похожий одновременно на гудение штормового ветра в скалах и на трубный рокот исполинского рога, дорогу в главный пиршественный зал Садко тоже нашел не сразу. Хорошо, пособил проплывающий мимо юный слуга-морянин с пузатым кувшином в руках – мальчишка торопился туда же, то ли с поварни, то ли из винного погреба.

Много чудес видел капитан на своем веку, в землях родных и заморских, но, пройдя сквозь громадные двери, густо покрытые резьбой и украшенные перламутром, невольно замер в восхищении. Позабыл ошеломленный и зачарованный Садко на мгновение даже о том, что этот пир может стать в его жизни последним.

Зал был огромен. В высоченные полукруглые окна вставлены пластины перламутра, мягко искрящиеся нежно-розовым и зеленовато-синим блеском. Стены покрыты мозаичными узорами из жемчуга и разноцветных кусочков коралла, между окон – ниспадающие до пола струйчатыми складками занавеси из чего-то смахивающего на легкий серебристый шелк. А вот потолка у зала как будто и не было. Царскую пиршественную палату сверху накрывал громадный, невесомо прозрачный ребристый свод-купол, на него-то Садко с террасы и дивился, рассматривая дворец снаружи. Солнечный свет, льющийся сквозь толщу воды, дробился в хрустальных гранях на множество золотистых всполохов, рассеивался и не резал глаза. Только вот точно ли это хрусталь? Или купол-невидимка – волшебный, сотканный из тех же чар, что заменяют дворцу ограду? Скорее всё же второе… А еще кружились под сводом зала, пущего великолепия ради, бледные синевато-белые огни. Те самые, что порой плывут в тумане над гладью морской, заманивая мореходов на скалы и рифы.

Пол в зале был выложен из черепаховых панцирей, отшлифованных до зеркального сияния. В темной, с прозеленью «глубине» его плясали отражения волшебных огней и солнечных зайчиков. Вдоль стен в стеклянных – или тоже зачарованных? – колоннах, заполненных морской водой, колыхались резные ленты исполинских водорослей. Хризолитовые, красные, золотые, лазорево-синие, они словно танцевали с водяными струями; если слишком долго смотреть на них, покажется, будто не во дворце ты, а на невиданном корабле подводном плывешь вдоль водорослевого леса куда-то вдаль, все дальше и дальше…

Народу в пиршественном чертоге было уже полным-полно, однако Садко оказался не единственным опоздавшим. Задержавшихся гостей, толпившихся у четырех входов, провожали к их местам за длинными столами слуги. Новеградцу в провожатые достался большущий лилово-коричневый осьминог: смерил лупатыми глазами с козлиными зрачками, приглашающе махнул гибким щупальцем и повел за собой к одному из ближних столов.

Садко опустился с краю на коралловую, чуть шершавую скамью. Застеленная узорчатой скатертью столешница перед ним ломилась от яств. Рыба такая, сякая и этакая – на любой вкус, горы огненно-алых вареных лангустов и крабов, растопыривших клешни на громадных блюдах-раковинах, жареное черепашье мясо, густые похлебки из водорослей, исходящие паром в глубоких мисках… да всего не перечесть! Горячие кушанья, понятно, тоже не без помощи волшбы приготовлены: откуда под водой, на морском дне, огню взяться?

Подплывшая к Садко лазурноволосая служанка-моряница учтиво, но без улыбки поставила перед ним кубок с чем-то бирюзовым и искристым. Терпко-сладкая, покалывающая язык влага на вкус напоминала легкое ягодное вино, однако отхлебнул капитан из кубка с осторожностью. Кто знает, насколько коварна здешняя выпивка. Воспоминания о попойке в Ольше были еще слишком свежи, а голову следовало сохранить ясной.

Гостей с земли за трапезой сидело несколько десятков. И в богатых нарядах, и в одеждах попроще. Садко без особого труда угадывал, кто из них с какого корабля, ждущего сейчас наверху, в лагуне. Заметил он за столами двоих псоглавцев и еще каких-то сухопутных диволюдов, но в основном, само собой, собрались в зале морские жители. Моряне и ихтифаи с разным цветом кожи, человекоподобные создания с тюленьими головами, покрытые гладким черным, серым и пятнистым мехом, кто-то – в чешуе и с ластами, кто-то – с вытянутой башкой, смахивающей на кальмарью, и с восемью руками-щупальцами… Одних Садко раньше видал на картинках, о других знал по рассказам старых моряков, а о третьих и слыхом не слыхивал.

На небольшом круглом помосте в середине зала кружилась, покачиваясь, гибкая девица в прозрачных шелках. Сидевшие у помоста разряженные в пух и прах музыканты играли на причудливых инструментах, мерно позванивали колокольчики на запястьях и щиколотках танцовщицы, и плыла над пиршественными столами песня на языке незнакомом. То тягучая и медленная, как покидающая берег волна, то прерывистая и резкая, словно крики чаек на рассвете. От нее становилось тревожно и горько, точно забыл что-то важное, потерял то, что у сердца самого хранил, и никак не можешь ни найти, ни припомнить, что же это было.