–
– Да поведай хоть, что ты придумала? – шепотом перебил чудо-птицу новеградец, все так же прикрывая рот ладонью. – А то был у меня тут уже разговор задушевный с северным морским царем! Зол он да гневен. Пригрозил: коли играть на пиру откажусь, лишусь головы…
–
Садко едва зубами не скрипнул – вечно у алконоста тайны какие-то, неужто даже сейчас нельзя растолковать всё попросту?.. И как раз в этот миг за столами снова стало тихо. Смугляк величаво поднял руку.
– Что ж, собратья мои, развлекли вы нас на славу! Трудно рассудить, чья диковина лучше! – голосище у хозяина дворца оказался густой да зычный. – Сдаваться я не собираюсь, еще потягаемся – до конца пира времени много. Но вижу уже, нелегко будет и мне, и всем остальным вас двоих сегодня превзойти…
– Не зарекайся, собрат! – пробасил, прервав его, со своего трона Северянин. – Пришла, пожалуй, пора и мне бахвалиться. Призвал я на пир гусляра отменного. Лишь только тронет струны он, все в пляс пускаются. Лишь только заведет песню, само море танцует… Эй, Садко, а ну потешь нас!
Подводные властелины, все как один, уставились на новеградца, медленно поднимающегося из-за стола. Начали с любопытством поворачиваться в сторону капитана и головы пирующих гостей, а сам Садко вдруг почувствовал, как внутри будто горячая волна взбурлила. Семь бед – один ответ! Не игрушка он северному морскому владыке, не зверушка покорная ручная! Даже не подбодри его Аля, всё равно бы сейчас сделал то, на что решился с самого начала. Иначе потеряет право человеком называться, превратится в тварь трусливую да подлую, готовую ради спасения собственной шкуры через сотни чужих жизней переступить…
Взгляд Северянина, не отрывающийся от Садко, словно в корабельный канат превратился, которым обвязали за грудь да тащат к помосту на потеху всему залу… на позор? Или на казнь? Но глаз новеградец не опустил. Спокойно прошел меж столов, хоть и непросто ему было казаться невозмутимым, и поднялся по невысоким ступеням.
А к нему уже подплывал слуга-морянин. Подводный диволюд держал на расшитой золотом подушке гусли, и были они такими, что глаз не отвести. Из неведомого отливающего красным блеском дерева сработанные, покрытые резьбой и украшенные накладками из янтаря и рыбьего зуба.
Садко вздохнул, снова переводя взгляд на выжидающе смотревших на него повелителей вод.
– Благодарю за дар и за ласку, царь-государь морской. Гусли – загляденье, не налюбуешься, – тряхнул головой новеградец. – Да только простите меня, властители подводные… не буду я перед вами на гуслях играть!
Пройдись он по помосту на руках, как северному морскому царю давеча предлагал, застывшие на тронах владыки морей-океанов изумились бы куда меньше. У них аж лица вытянулись от неожиданности, каждый, видать, подумал в первый миг, что ослышался. Пестряк подался вперед, недобро нахмурившись и словно самому себе не веря: какой-то смертный с царями морскими препираться смеет да пир портить?! Синий Осьминог, как раз отпивавший из наполненной слугой-виночерпием чаши, едва не поперхнулся, а на Северянина смотреть было страшно. В царских очах снова зеленые гневные молнии заплясали, а могучая лапища стиснулась на древке трезубца так, что перепонки меж пальцев сделались белыми.
Вот прямо сейчас он меня и прибьет, отрешенно подумал Садко. На глазах у всех. Знатно сородичей-государей позабавит…
– Строптивый у тебя гусляр, собрат! – хохотнул опомнившийся первым Смугляк. – Не знаю, как он со струнами ладит, а вот дерзостью своей этот малый нас уже развлек!
– Наглостью, – поправил, как отрубил, Ледяной.
– Может, не в себе он с перепугу? – усмехнулся Расписной, тоже поворачиваясь к отцу Чернавы. – Или пьян?
–