Битва за Лукоморье. Книга 3

Неподвижно замерший на помосте капитан вновь весь заледенел, но не потому, что в лицо ему глядела гибель. Рваные, спутанные мысли понеслись вскачь, бешеным хороводом. Как – петь?! Нельзя! Даже чтоб меня спасти… не надо! Песня алконоста… она ведь или убивает, или калечит! А не станет владык морских – не будет и жизни в морях! Зацветут, высохнут, на нет сойдут! Как же тогда…

– Вы, люди, о волшбе нашей мало знаете. Морские цари знают больше, – нетерпеливо успокоила Аля, будто мысли его тревожные подслушав. – Скорей, а то твой знакомец уже расправиться с тобой готов!

Медлить и правда было нельзя: северный подводный владыка, словно не слыша насмешек собратьев, тяжело поднялся с трона. Вот-вот шагнет к Садко и…

– Постойте, цари-государи, дослушайте! – новеградец возвысил голос, успокаивающе разводя руки. – Не гневайтесь, если обидел кого невольно да по недомыслию. Я для нынешнего праздника свое чудо припас, только до поры до времени решил о нем молчать, чтобы и владыку морского северного, и всех вас пуще удивить да сильней порадовать. Гусли-то что? Безделица. На них у нас, на земле, в каждом трактире играют! А вот птица волшебная, из Ирия золотого родом… Часто ли такие под воду спускаются, чтобы ваш пир пением украсить?

Повинуясь наитию, Садко картинно повел рукой, и алконост, расправив пестро-переливчатые крылья, спорхнула с верхушки колонны. Пролетела через зал, разом замерший и обомлело на нее уставившийся, опустилась Садко на протянутую руку и величественно оглянулась по сторонам. Улыбнулась владыкам морским, склонила перед ними в изящном полупоклоне головку в золотистом венце из перьев, сложила на груди ручки и, охорашиваясь, расправила серебристый хвост.

Аля знала, что делала. Казалось, ничего уже не могло поразить да огорошить морских государей больше, чем недавняя дерзость Садко, но теперь они от изумления словно в каменные изваяния превратились.

– Очам не верю… – вырвалось у Носатого. – Алконост! Птенцов в моих водах они выводили, но песен их ни разу не слышал, не доводилось…

– Мне тоже… – с трудом разомкнул уста Синий Осьминог. – И его приручил человек? В подвластных тебе краях живут смелые люди, северный собрат! А еще у нас говорят, что небесные птицедевы благоволят лишь тем, кто бескорыстен и горяч сердцем…

Северянин медленно опустился обратно на трон. Выглядел он совершенно ошеломленным, и при этом до него уже дошло: победа в споре с собратьями безоговорочно доставалась ему.

Смугляк негромко отдал какой-то приказ одному из свитских, и в зал внесли высокий золотой шесток – такие насесты для ручных попугаев и других редких заморских птиц новеградцу не однажды доводилось видеть при дворах богатых вельмож. Установили посреди помоста, и Аля, вновь широко развернув крылья, перелетела на шесток с руки капитана. Устроилась поудобнее, обвела морских владык сияющим синим взглядом, горло дивоптицы дрогнуло, затрепетал воротничок из пушистых темных перышек вокруг шеи… и алконост завела свою песню.

Да такую нежную и светлую, такую ликующе-звонкую и летящую, что все тревоги и горести из сердца разом исчезли. Сгинули, словно их и не было, отступили-отодвинулись куда-то далеко-далеко, на самый край то ли сознания, то ли мира… И сердце у Садко замерло, наполняясь до краев сладкой и радостно-щемящей болью, вздрогнуло, оборвалось, а потом вновь взмыло куда-то на невидимых качелях. Ввысь, к звездам и к солнцу, в бездонную хрустальную синь…

Повинуясь чарующему голосу, волшебные огоньки, что плясали под сводом зала, опустились ниже, образовав над помостом искрящееся кольцо. Замигали еще ярче и закружились еще стремительнее. Будто снежинки, подхваченные ветром… Садко сперва завороженно следил за их танцем, а потом не выдержал, закрыл глаза. Голова тоже кружилась и точно плыла сквозь какой-то серебристо-алмазно-золотой звездный туман, делаясь невесомо легкой. Ноги стали ватными, колени подогнулись, он против воли, точно хмельной, осел на помост, слушая Алю и чувствуя, как под веками становится горячо, а губы растягиваются в улыбке…

Вспомнились «Сокол» и лица друзей, вспомнились путешествия и приключения, вольный ветер морских дорог… И тот восторг, когда стоишь на носу корабля, в лицо хлещут соленые брызги, разливается в небе розоватое вино рассвета, а ты смеешься, встречая новый день… Заветное, загаданное, дерзко приснившееся – всё это казалось сейчас готовым само упасть в ладони, точно созревшее румяное яблоко… Мечты и самые светлые затаенные чаяния волновались в груди, звали за собой… Звал голос алконоста в неведомые дали, в дни грядущие, туда, где нет места злу и тьме, а есть лишь счастье…

– Осторожней, Садко, мои чары песенные могут слишком крепко опьянить! Слышишь меня? Возвращайся, стряхни морок!