Битва за пустыню. От Бухары до Хивы и Коканда

– Дальневосточное Приморье – это не мелочь! – отрицательно покачал головой Игнатьев и придвинул свой стул ближе к мандарину. – Кажется, мне придется все объяснять в сотый раз!

* * *

Положение русского дипломата в Пекине было сложно еще и потому, что все решения он должен был принимать самостоятельно. Редкие письма из Петербурга поддерживали разве что морально. Да, полномочия у Игнатьева были, но была и ответственность!

А русско-китайские переговоры длились без всякого толка уже полгода. Стороны настойчиво пытались договориться о землях, лежащих к югу от устья Амура, между Уссури и Японским морем, т. е. о нынешнем Приморским крае. Государственная принадлежность северного берега Амура, как мы знаем, была уже решена генерал-губернатором Восточной Сибири Муравьевым, который в мае в 1858 года прямо на берегу Амура в селении Айгунь подписал с племянником императора договор о признании северного Приамурья частью российских владений. При этом земли между впадающей в Амур рекой Уссури и морем (будущее Приморье) были объявлены общим владением Китая и России, «впредь до определения по сим местам границы между двумя государствами». Вот именно с этим «определением» и возникли проблемы. Теперь чиновники китайского императора не желали идти на дальнейшие уступки северному соседу и требовали пересмотра уже подписанного договора.

– Подписавшие Айгунский договор сановники сделали это самовольно и уже наказаны императором, – важно говорил Су-Шунь. – Если русский посол пожелает, то может вместо ратификационной грамоты увезти с собой в Россию главного виновника – князя И-Шаня, и на этом его миссия будет завершена.

На следующее утро китайский полицейский действительно привел И-Шаня в повозке-канге к подворью, но был отправлен обратно дежурившим у ворот казаком. В ответ Игнатьев заявил:

– Я уехать не могу, так как на то нет воли российского императора и мне нет никакого дела, доволен ли богдыхан своими подданными! Россия и Китай сотни лет живут в мире и дружбе, имея общую границу в семь тысяч верст. При этом у нас есть общие враги, которые немедленно захватят восточные гавани, если там не будет российских кораблей…

Чтобы выставить русского посланника из Пекина как можно быстрее, ожидавшие дипломатов Англии и Франции китайцы согласились, наконец, признать за Россией левый берег Амура. А пограничные вопросы предложили обсудить на месте с гиринским губернатором-амбанем. Но Игнатьев все равно никуда уезжать не собирался. К январю 1860 года он уже седьмой месяц вел нудные и бесплодные переговоры…

Следует сказать, что время вынужденного «пекинского сидения» Игнатьева нельзя назвать потерянным. Он знакомился с местными обычаями, заводил нужные знакомства, обрастал агентурой из числа китайских христиан и даже занимался благотворительностью, поддерживая деньгами албазинцев – потомков казаков, плененных китайцами в конце XVII века при взятии крепости Албазин.

Чтобы хоть как-то расположить к себе упрямых переговорщиков, Игнатьев прельщал их железными дорогами, которые Россия построит в будущем для Китая. Но на китайцев это впечатления не произвело. Для Маньчжурской империи Цин железные дороги и телеграф казались чем-то фантастическим и не слишком нужным. Зато рассказы о недавней войне русских с англичанами и французами их очень даже интересовали. При этом китайцы, даже ощутив всю силу европейского оружия, продолжали считать европейцев нецивилизованными варварами…

В череде вялотекущих переговоров случались и всплески активности. Так, однажды Су-Шунь швырнул на пол Айгунский договор с криком, что бумажка эта ничего не значит. Впоследствии Игнатьев вспоминал, что испытал острое желание «вцепиться в косу и кончить разговор дракой, как в кабаке», но сдержался. На следующий день он отправил в Верховный совет жалобу на переговорщика. Это возымело действие, и больше китайский сановник такого себе не позволял.

Надо сказать, что церемонным китайским чиновникам молодой русский аристократ, не испытывающий пиетета ни к конфуцианской мудрости, ни к сединам оппонентов, откровенно не нравился… Игнатьев такое отношение чувствовал, и настроение это ему не прибавляло. Приунывшего посла утешал в частных письмах начальник Азиатского департамента МИДа Егор Ковалевский (сам ранее работавший в Китае): «Восток, дорогой генерал, это школа терпения…» В ответном письме Игнатьев в отчаянии предлагал высадить в бухтах Приморской области десанты, заложить посты, не дожидаясь ратификации Айгунского договора… Кстати, это и было чуть позднее исполнено Муравьевым-Амурским, который распорядился отправить сотню стрелков и основать посты Владивосток и Новгородский.

В ответных письмах, которые приходили через три – пять месяцев, министр иностранных дел Горчаков ободрял Игнатьева и однажды посоветовал иметь в виду на крайний случай «вариант Путятина», т. е., улучив момент, примкнуть к союзникам, идти с ними на Пекин, где выступить в качестве посредника и миротворца, а в награду потребовать от Китая ратификации Айгунского договора. Идея министра пришлась Игнатьеву очень даже по душе.