Битва за Санта-Барбару

Южная башня по карточному складывалась внутрь самой себя. Нахимов оцепенел от размаха бедствия, свалившегося на Нью-Йорк. Дьюк ещё постоял с полсекунды, бормоча что-то себе под нос, потом вцепился в Алекса мертвой хваткой и потащил за собой. Они, как два скакуна, помчались по улице, лавируя между пожарными машинами, подальше от проклятого места.

Неистовой силы шум усиливался, нарастал, и вдруг – рвануло. На мгновение обоим показалось, что земля под ногами провалилась. Алекс оглянулся на бегу и увидел летящие вслед за ними многоэтажные клубы пыли с обломками искореженного бетона и стекол. Фронт взрывной волны был совсем рядом.

Юноша, не реагируя на происходящее, как зомби, продолжал преодолевать свою стометровку в сцепке с товарищем по несчастью. Плотная стена пыли уже толкала их в спины. Перед Алексом мелькнула открытая дверь уличного кафе. Не раздумывая, он втолкнул туда парня и, сбиваясь с ног, ввалился сам. Молниеносным движением его рука захлопнула входную дверь. Ему даже показалось, что снаружи их чем-то придавило будто бы плитой.

Алекс отскочил вглубь зала, заставленного столами и стульями, и в то же мгновение наступила ночь. Мимо окна вдоль по улице, увлекаемые турбулентным потоком сизой пыли, проносились куски арматуры, разломанные столы и стулья, человеческие тела и бумага. Белые листы заполнили всё вокруг и кружили над городом.

Это длилось сто лет, сто дней и сто часов. Наконец разрушительная волна стала успокаиваться, асбестовая пыль оседать, рассудок возвращаться. Дьюк сидел в центре кафе и теперь заворожённо рассказывал уже полную версию своих злоключений посетителям: всё, начиная с лифта и заканчивая их появлением в кафе.

– Сначала я никак не мог открыть лифт. Представляете, он застрял прямо на первом этаже. Жму на кнопку вызова дежурного – никто не отвечает. Жму на аварийное открывание дверей – а они не двигаются. Думал, всё, каюк. А потом сообразил. Просунул между дверей сначала авторучку, потом книжку, потом портфель, а после этого и сам пролез.

– Видишь, парень, какая польза от книжек. А ты по жизни что делаешь? – спросил его пожилой мужчина бомжеватого вида.

– Бегу, а они падают и взрываются, – молодой человек не отреагировал на вопрос и всё повторял и повторял свою историю. – Я бегу, а они падают и взрываются…

– Парень, ну всё, всё, мы живы, – один из посетителей патетически потряс Дьюка за руку, – успокойся.

Нахимов пристроился в сторонке и отчаянно боролся с приливом тошноты. Отвратительная волна подкатила к кадыку. Он хотел глотнуть свежего воздуха, но вонючая грязная тряпка мешала. Алекс вспомнил, что когда он вытаскивал чернокожего сослуживца из-под завала, то Алёна по телефону приказала обернуть лицо чем-нибудь мокрым. Воды под рукой не было, а туалет искать некогда. Тогда он совместил полезное с приятным, помочившись на сорванную с себя новенькую офисную рубашку, заботливо купленную женой для интервью. Он разорвал тогда ее пополам и обмотал одной частью лицо себе, а другой – чернокожему партнеру.

– (Интересно, а тот жив? Если жив, то, должно быть, обиделся, уж больно вонючая), – Алекс первый раз улыбнулся.

Закинув то, что осталось от половины рубашки, в мусорный бак, он разыскал стопку полотенец на кухне и взял верхнее. Наскоро умылся, обдал свежей проточной водой махровую ткань и завязал в виде маски вокруг лица. В воздухе висела цементная пыль, а он как муж химика знал, чем она опасна.

Уже почти совсем сошедший с ума Дьюк спросил:

– А это ещё зачем?

– Жена рекомендовала, – ответил Алекс и раздал всем «средства защиты от пыли».

Алёна не помнила, кто привез ее домой и уложил в постель. Ей снился светлый сон о детстве: про папу и дни желаний. Маленькие праздники для любимой дочери повторялись через воскресенье, и ей разрешалось всё, кроме покупки фортепьяно, потому что на него еще не накопили. Но в этом сне папа приготовил ей сюрприз. Девочка вошла в комнату, а там стоял искрящийся на солнце инструмент. Их комната огромная-огромная, светлая-пресветлая. Она подходит к роялю, садится и начинает играть. Звучит приятная музыка, вытесняя из души беспокойство и страх.

Границы между сном и явью не было. Ощущение счастья рассеялось, и вдруг больно кольнуло:

– (Алексей, где он, что с ним?) – Урбанова резко вскочила и застыла в неудобной позе.

Время остановилось. Прошла целая вечность, измучившая ее одним вопросом.

– (Алёш, ты где, что с тобой?)

Она не ощущала его мертвым, но и не видела зеленой точки, зыбко связывавшей их в конференц-зале.

– (Это я виновата, – укоряла она себя. – Черт меня дернул подумать накануне: «полетели кого-то бомбить». Надо быть осторожнее с ними, с мыслями).

Урбанова перешла на кухню, жадно выпила стакан воды, налила второй, поставила перед собой и уперлась взглядом в дрожащую поверхность, повторяя вслух:

– Позвони, позвони, ну пожалуйста, позвони…

Так прошло три дня. К ней приходили люди: и знакомые, и чужие. Есть такая традиция в Штатах – приносить еду в дом, который посетило горе. Но она ни на кого не реагировала. Сидела неподвижно, глядя на прозрачную жидкость, и повторяла: