Бюро расследования судеб

– Потрясающе, не правда ли? Как она любила этого мужчину.

Голос Монце Трабаль прерывает чтение Ирен.

Та возвращается к реальности, еще в замешательстве от столь бесцеремонного вторжения в интимную жизнь этой незнакомки.

– Так вы разыскиваете ее или его? – интересуется Монце.

Молодой специалист по истории – она в пиджаке из разноцветных ярких лоскутов и широких брючках – встает зажечь лампу. Небо набухло тяжелыми тучами, как будто в этот послеполуденный час внезапно наступила ночь.

– Его. Я потеряла след в Австрии и вот теперь встречаю его влюбленным в Фессалониках.

– Его совсем сломали, – замечает каталонка. – Когда переводила, мне было за них так грустно. Их история напоминает греческую трагедию. Еще и проходит в этом городе… Вы уже бывали там?

– Никогда.

– Он построен в форме амфитеатра, нависшего над морем. Камень с водой как будто непрерывном спорят друг с другом.

– Мне бы очень хотелось побывать. Там ведь укрывалась значительная еврейская община?

– Значительная и цветущая! – восклицает Монце. – Во времена оттоманской империи Салоники были «балканским Иерусалимом». Столетиями там жили в мире и покое евреи, мусульмане и православные. Это тот самый золотой век, о котором Лазарь рассказывает Аллегре, когда они прогуливаются по по Ано Поли – Верхнему городу, старинному турецкому кварталу. Удивительно – ашкенази пробуждает в сефардке воспоминания о ее предках! К несчастью, греческие Фессалоники стерли следы еврейского прошлого. Вообразите… кампус университета Аристотеля построили на месте еврейского кладбища! Самого крупного во всем сефардском мире… Нынешний мэр, кажется, очень озабочен тем, чтобы должным образом подчеркнуть все богатство мультикультурной истории города. Надеюсь, он сдержит слово.

– Как, должно быть, больно было этой молодой девушке жить в месте, уничтожившем следы всех ее родственников.

– На иудео-испанском это двойственное отношение прочитывается явно, – отвечает Монце. – Не знаю, чувствуется ли в переводе. Если Аллегре удалось выжить, то лишь благодаря этой гречанке, рискнувшей собственной жизнью, чтобы ее спрятать. Она удочерила ее и, по всей видимости, любила как родную дочь. Но малышке пришлось заплатить за жизнь молчанием о своих еврейских корнях. Называться греческим именем, жить как православная. Возможно, Аллегре думалось, что она предала родителей.

– И вот ее встреча с Лазарем пробудила все, что было так глубоко запрятано.

– Я бы сказала греческим словом: эта любовь – эпифания[17], – улыбается каталонка. – Но любовные отношения нередко заставляют нас посмотреть вглубь самих себя. Вы не находите?

– Может быть, – отвечает Ирен, думая о Вильгельме.

– Полагаете, это письмо может помочь вам найти его? – спрашивает ее Монце.

– Хотя бы след, – говорит она. – Я сомневаюсь, что он еще жив.

До этого Лазарь виделся ей силуэтом, притаившимся за деревьями. Благодаря Аллегре он обрел тело. Хоть и израненное, все в шрамах, оно страдает, дышит, плавает и занимается любовью. Оказывается, он любит компанейские посиделки и жизнь в ее упоительных проявлениях. Как будто ему была необходима такая чрезмерность – дабы превозмочь то, что догоняло его каждую ночь. Ее удивило, что такая молодая девушка хорошо поняла дуализм его души – пусть даже теперь уже нелегко распознать, сколько в ней от уже зрелой женщины, семнадцать лет спустя обращающейся к мужчине, все еще любимому ею.

Став корабельным плотником, он перестал строить места, в которых люди пускают корни, и начал ремонтировать корабли, чтобы они могли пуститься в свободное плавание. Он предпочел жить в портах, среди тех, кто выбрал море, а не берег.

– А разыскать его вас попросила дочь?

– Его дочь?..

– Вы еще не дочитали до этого места, – улыбается специалистка по истории. – Я еще дам вам возможность ознакомиться. Это письмо – настоящая одиссея. Известите меня, если найдете Лазаря. Мне бы очень хотелось узнать, что с ними сталось, со всеми тремя, – говорит Монце Трабаль, провожая Ирен до дверей.

Эльвира

Ирен снова в своем кабинете, отключает телефон, чтобы ее не беспокоили, и принимается за чтение.