Бюро расследования судеб

– Спасибо, Ирен. Вашими стараниями у меня ощущение, что я снова с ними встретилась. Мне так жаль, что она не захотела с нами знакомиться. Знаете, ведь мы приняли бы ее с радостью. Она не стала бы бременем для нас, совсем наоборот. В теплом лоне семьи она могла бы восстановиться…

– Вы ее слышали. Это было выше ее сил.

– Понимаю. Но мне грустно. Нас ведь так мало… Мы полюбили бы ее всей душой. А вы могли бы сделать мне копию этой записи? Я хочу, чтобы ее прослушали мои дети, когда они вырастут.

– Конечно. Пойдемте, у меня для вас еще кое-что.

– Вы ведь знали ее лично – какой она была? – спрашивает молодая женщина, когда они только всходят на длинную лестницу.

Дикая – вот слово, первым пришедшее ей на ум. Она выговаривает его с нежностью.

– Мне очень нравится, как вы о ней говорите, – отвечает Лусия. – Вы ведь были близкими подругами?

– Настолько близкими, насколько она меня к себе подпускала. Она очень мало кому доверялась, знаете ли. И соблюдала дистанцию. Со всеми, кроме своего кота!

Сказав это, она вспоминает фотографию, которую буквально урвал ее сын в тот воскресный денек, когда Эва пригласила их пообедать. При их появлении старая полосатая кошка стремглав куда-то скрылась. Потом она вернулась и спрыгнула с подоконника прямо на колени хозяйке. Ханно обессмертил этот момент с помощью фотоаппарата. Этот снимок она держит в ящике своего рабочего стола. Она любит этот фотопортрет – потому что животное вызывает на лице Эвы непрошеную мягкость.

Она говорит: «Вот, смотрите».

После лагеря. Еще до болезни. Такой она ее помнит, так она отпечаталась внутри.

– Какая красивая, – шепчет Лусия.

Кот мурлычет у нее на коленях, это его завоеванная территория. Эва сдается – это видно по едва наметившейся улыбке.

Ирен ставит на стол другие фотографии, сепию совсем других годов, загадочные, предательски выдающие нечто скрытое. Юные цветущие девушки сидят на ступеньках, в их взглядах – щемящая хрупкость. Пары танцуют на рождественском балу 1947 года, рядом мужчина на костылях. Эва, стоя под флагом «Интернешнл Трейсинг Сервис», вздернула подбородок, словно спрашивая: «Эй, там, ну что вам еще?» На другом снимке она только что победила в соревнованиях по плаванию. Купальник подчеркивает невероятную худобу, ноги кузнечика. На всех фотографиях – смесь радости напоказ и смутной грусти, как хромота, которую изо всех сил стараешься скрыть. Дальше – Эва позирует рядом с коллегами на рождественском ужине 1965-го. Ей тридцать пять, подсчитывает Ирен, но выглядит она намного моложе. И намного старше.

Лусия напряженно всматривается в ее лицо.

– А те, кто вокруг нее, – тоже бывшие перемещенные лица?

– Не все, – отвечает Ирен. – Но общее у них – что они потеряли все, что имели. Вот этот человек справа от нее – бывший летчик. Его прозвали Мозг. Мне всегда казалось, что он в нее влюблен.

Лусии он кажется очень привлекательным.

– Эти люди хоть немного были для нее чем-то вроде семьи? – задумавшись, спрашивает она.

Ирен размышляет, могло ли это слово обидеть Эву.

– Не знаю.

– Я счастлива, что она закончила свою жизнь не в одиночестве.

– Она не была одинокой, – успокаивает ее Ирен, хотя сама знает, что это ложь.

Когда они идут по парку, Лусия признается, что действовала из внутреннего порыва. Вопреки молчанию семьи, особенно дедушки. Эта стена молчания складывалась из ужаса и неизъяснимой печали. Она не собиралась рушить ее, говорит Лусия, а только установить связь с теми, кого не было рядом с ними, выслушать их. Она знает, что это изменит ее, хотя и боится, что ее накроет полосой тьмы этих разбитых жизней. Опасается, что теперь будет любить своих детей только из страха их потерять.

– Когда мой сынишка родился, – отвечает Ирен, – мне снился его крошечный трупик, и я просыпалась в слезах. Сейчас мне страшно, что его ранят, причинят ему боль. Я просыпаюсь ночами от этих мыслей. Любовь делает нас и сильными, и хрупкими. Эва ограждала себя от любой привязанности, а вот перед любовью своего кота оказалась беззащитной. На что годились бы наши жизни без любви?

– Они бы иссякли, – вторит ей Лусия.

– Вот поэтому вы и устремились им навстречу. Отныне они – это часть вас самих. Не позволяйте их смерти затмить вашу жизнь.

Ирен слышит собственный голос, произносящий эти слова, – она как будто говорит их самой себе. Она чувствует, какой редкой удачей было узнать Эву. И вместе с той фотографией с котом она сохранит и другие – снимок девушки-подростка из варшавского гетто, и щуплой молодой девчонки, преследовавшей бывших нацистов. Той, что никому не позволяла сбить себя с верного пути, а вот о маленьких братишках говорить не могла без того, чтобы ее душевная рана не кровила.

Она смотрит, как молодая аргентинка уходит к воротам. Вечерний ветерок колышет перо на ее шляпке. Прежде чем исчезнуть, Лусия оборачивается и улыбается ей.

Петр

– Ты попробовал их разлучить?

Хеннинг устало и безнадежно качает головой.