Бюро расследования судеб

И большинство из них искренне любили этих детей. Так же, как своих родных, тех, кого партия отправила сражаться на руинах, кто погибал в военной форме, великоватой по размеру, роняя винтовку, которую толком не научился держать. Но во всеобъемлющей трагедии не надо сваливать все горести в одну кучу. Как и репарации тоже. Тогда он часами просиживал за изучением негативов Красного Креста, и опять возвращался, и стучался во все двери. Он подсчитывал возраст детей, сравнивал их лица со старыми фотографиями более поздних лет. Свидетельство о рождении, выданное в Познани или Данциге, документы об усыновлении или удочерении, где упоминался центр в Лебенсборне, чаще всего означали, что ребенок украден. Эсэсовцы очень часто меняли их имена на немецкие, похожие на данные при рождении. Франтишек становился Францем, Томек – Томасом, Бригида – Бригиттой, Ядвига – Хедвигой…

– А Кароль? – перебивает Ирен.

– Кароль… Надо поискать Карла. Я посмотрю свои записные книжки тех лет. Но тут у меня такой бардак… Если что найду, обязательно дам вам знать!

День проходит, а на следующее утро она собирается уходить, когда он звонит. В Сан-Франциско поздний вечер. Пока его пес мирно храпел, сам он перерыл дом снизу доверху, взяв себе в компанию добрый старый виски, признается Петр. В его голосе Ирен распознает гордость удачливого следопыта:

– Гертруда Фишер. Она написала нам в сорок седьмом. В те годы почту вскрывал я. По большей части из нее невозможно было извлечь ничего полезного. Но с Гертрудой мне подфартило. В конце войны ее выслали из Восточной Пруссии и отвезли в лагерь для беженцев. Она видела большие плакаты с фотографиями похищенных детей. Уж наверное говорила себе, что предоставить нам тайком такие сведения – это могло стоить ей некоторых поблажек. Гертруда писала, что во время войны в Кёнигсберге с ней по соседству жила семья Винтер. По ее словам – убежденные нацисты. Отто, муж, служил офицером в вермахте. Его жена Ирма занималась благотворительными делами партии. В сорок третьем в их жизни подозрительно быстро возник маленький мальчонка. Ему было не больше трех или четырех лет. Гертруда, как примерная соседка, иногда присматривала за ним. Это был вежливый мальчик, он играл один, ни к кому не приставал. Как-то вечером, когда Ирма зашла за ним к ней, Гертруда с удивлением заметила, что малыш знает песенки по-польски. Та смертельно побледнела, пробормотав, что в начале войны он жил в семье польских фермеров. Больше она никогда парня ей не оставляла. А весной сорок четвертого они переехали, не сообщив, куда именно.

Я сразу смекнул, что напал на след! Попросил одного приятеля из ИТС разыскать Отто Винтера. В два счета: военная администрация отправила запрос в Мюнхен в управление комиссии по денацификации. Среди опасных нацистов он не числился. Это еще ничего не значило: прошла обширная операция по их обелению, они все покрывали друг друга! Тогда я сам поехал в Мюнхен. В то время Бавария ввела ограничения на доступ к информации, но я их всех перебодал. Кончилось тем, что я нашел Винтеров и позвонил к ним в дверь. Их социальное положение теперь сильно оставляло желать лучшего, но при этом они неплохо выкарабкивались. Мальчишке было лет десять. Выглядел он старше своего возраста и с виду был всем доволен. Они к нему привязались, это было заметно. Ни разу не оставили меня с ним наедине. Чтобы понять, я произнес несколько фраз по-польски. Отца сразу прямо-таки скорежило, он стал заливать мне обычную болтовню: Карл был бедным немецким сироткой, его нашли на восточных территориях, документы об усыновлении в полном порядке. Я отправил его фотографию в польский Красный Крест, да только им не удалось его идентифицировать. Я хотел, чтобы его взяли в один из наших центров. Но американцы воспротивились – под тем предлогом, что все это только мои предположения.

– Запрос о расследовании судьбы маленького Кароля был направлен в сорок девятом году в варшавский Красный Крест, – с забившимся сердцем перебивает его Ирен.

– Да, милочка моя. Я написал это себе в записную книжку. Тогда я был почти уверен, что это и есть маленький Винтер, но фотография была слишком старой, чтобы служить доказательством. Не так легко найти сходство между ребенком восемнадцати месяцев от роду и подростком. Я не переставал копать в этом направлении, неделями еще отравлял жизнь американцам. Все повторял им: достаточно и подозрений, чтобы отобрать у них паренька. Наконец, четырехглазый майор посмотрел на меня поверх очков и объяснил, что мои расследования признаны неубедительными. А в то время военные были всему хозяева. В бильярде у них были все три борта… Он посоветовал мне бросить свое занятие, если я не хочу, чтобы меня пинком под зад отправили обратно в Польшу. Туда я возвращаться не собирался. Советам я не верил так же, как и немцам. Но я заткнулся, и дело прекратили.

– Понимаю, – говорит Ирен.