Бюро расследования судеб

Он хотел забрать у него малышку, но та вцепилась в Лазаря. Этот своим взглядом убийцы внушал ей ужас. Она снова принялась плакать. Франкенштейн ударил ее в затылок рукояткой пистолета. Черные кудряшки слиплись от крови. Он скривился: «Еще пули тратить на мразь такую».

Он уволок Ганку за ограду, на ту сторону.

Лазарь окаменел.

Тут Ангел смерти ввернул своим писклявым голоском:

– Исчезни с глаз, если не хочешь отправиться следом за ней в ваш рай для Абрамов.

Ирен закрывает глаза, едва сдерживая крик. Она видит его, сокрушенного. Его руки – пустые и еще теплые.

Он говорит: каждую ночь я слышу ее. Она вопиет во мне.

Значит, ради нее он здесь, ради нее решил снова вынести это. Взглянуть в лицо их убийцам.

По судебному решению Ангел смерти и Франкенштейн были приговорены к пожизненному заключению. Первый умер в тюрьме. Второго освободили, когда он отсидел четырнадцать лет.

На следующее утро, в первых лучах рассвета, Пьеро с поблекшими слезами и стершимся ртом кажется ей таким печальным. Может быть, оттого, что теперь она знает, какой призрак таится за ним.

Она вопиет во мне.

Руди

– А слово-то какое странное – «лазарет», – звучит в телефонной трубке голос Антуана. – Ты знаешь, что так называли место, где запирали прокаженных? Их покровитель – евангельский Лазарь.

– Тот самый, которого Иисус воскресил, чтобы набить себе цену?

– Именно он. К прокаженным относились как к живым трупам. Назначить их святыми покровителями типа, вернувшегося из мира мертвых, – не лишено юмора.

– Разве что черного, – поправляет она, глядя на уголок сада, в котором лунный свет обрисовывает смутные тени.

После откровений Лазаря ей так и не удается прийти в себя. При том что она каких только ужасов ни начиталась, пока работает в ИТС, – это, наверное, все-таки чересчур. Сколько преступлений и массовых побоищ способен впитать в себя дух человеческий, прежде чем весь пропитается ядом? Бывает, она боится утратить даже искорку веры в своих собратьев по человечеству. Видеть их только сквозь призму социологов геноцида: как будущих убийц, будущих участников Сопротивления, а остальных – как сторонних наблюдателей: тех, кто смотрел и колебался между страхом и активным участием в кражах и убийствах. Интересно, в какую же категорию записать ее соседей? «Больше никогда» насчет Треблинки – это псалмодия, которую глухие гнусавят слепым. Стоит ли вообще выбиваться из сил, чтобы вернуть жертве имя, если люди повсеместно продолжают расправляться с себе подобными, эксплуатировать их, разрушать все, к чему прикасаются? Тут ей вспоминается Стефан – тогда, в Люблине, во мраке холодной ночи, он произнес нечто подобное.

– Ты можешь сказать мне, чему я служу? – спрашивает она, закуривая.

– А это не так уж трудно. Чему ты служишь? Сама прекрасно знаешь. Ты помогаешь людям восстановить связи, оборванные войной. Возвращаешь им то, что принадлежит им по праву. Что-то очень важное, даже если сами они этого еще не понимают.

– Что-то такое, что способно искалечить им жизнь, – парирует она. – Думаешь, моему старику-киношнику с Альцгеймером лучше станет, если я открою ему, что эсэсовцы, укравшие его, отправили его мать подыхать в Равенсбрюк?

– А что ж… может быть, – размышляет он. – Потому что так он поймет, что мать его не бросила. И у него не было необходимости мстить за это всем женщинам, встречавшимся в его жизни!

Она смеется, выдыхая сигаретный дым:

– Умеешь ты поднять мой моральный дух. А вот насчет его бывших… увы, немного поздновато. Если он на них вообще отыгрывался.

– Стать не таким мудаком, как был, никогда не поздно, – отвечает Антуан. – Поэтому я и надеюсь, что мою мать ждет ее личный путь в Дамаск[53] или размышления о неизбежности смерти. Говорят, после такого оттаивают.

– Предпочтительно до того, как она лишит тебя наследства.

– Разумеется. А что с твоим несговорчивым документалистом – все сложилось?

– Дальнейшее – молчанье.

– Вот мужчина для тебя, – издевается Антуан.

– Ай, как смешно. Я было пустилась на хитрость – оставила ему медальон… Надо будет его забрать.

– Здравая мысль. Тебя-то он может послать куда подальше. А вот с вещицей уже сложнее. Тем более что от твоих так просто не отделаешься.