Бюро расследования судеб

На мгновение у нее перед глазами встает образ Виты – выпрямившаяся и голая, на снегу. Вот так она сама и поломала свою жизнь, если смотреть глазами Ильзе. Тогда вот с этого она и начнет. О чем умолчала в беседах с Агатой и ее семейством; что утаила бы от Карла Винтера, она сейчас откроет этому незнакомцу.

– Она так поступила?.. Погибла с этим мальчуганом?.. – шепотом переспрашивает он.

Он хочет знать, кем она была до того, как сделала свой главнейший выбор. Откуда взялась в ней такая храбрость – и выжить в двух лагерях, и умереть.

Ей мало что известно о юности Виты в Люблине. Она предполагает, что ее родители принадлежали к образованному среднему классу, коль скоро отправляли дочерей обучаться в католическом университете. Самой честолюбивой, интеллектуалкой, была старшая. Вита считалась красавицей, наверняка на нее оборачивались. И, должно быть, предсказывали судьбу тех миловидных девиц, чья прелесть блекнет от преждевременных родов, тусклого и провинциального быта. Она забросила учебу ради брака по любви. Довольствовалась простым житьем-бытьем, обычным женским уделом. Более того – сама выбрала эту жизнь. На фотографиях и в воспоминаниях Агаты Вита вовсе не выглядит лишенной чего-то. Если бы война не стерла ее жизнь в порошок, она, скорее всего, по-прежнему наслаждалась бы теми благами, какие это существование ей давало.

Потом были артиллерийские залпы, бомбардировки, ужас. Горизонты их будущего с каждым днем становились все слабее, неустойчивей. Насилие уже бросалось в глаза на улицах. Она не могла защитить собственных детей. Отправила дочь к сестре. На тот момент Варшава казалась ей безопаснее – понятно, что относительно. Эта Польша, располосованная пилой мясника, не могла защитить никого; территория ловцов удачи и стервятников. Сын был еще совсем малышом, и она забрала его с собой. Оставь она его в Варшаве – может, его не похитили бы. Хотя кто сейчас может знать. Она верила, что его могут ей вернуть, если попросить очень вежливо. Для эсэсовцев это выгляделонаглостью, и ее наказание называлось Аушвицем. Через несколько месяцев ее перевезли в Равенсбрюк. Там Вита была среди тех, кто помогал другим узницам. Она еще была способна на нежность, пусть даже ее радость жизни совсем высохла. А там, уже внутри, выковался обоюдоострый меч – смелость и выносливость. Холодная ярость, сила.

– Впечатляет – все, что вы мне рассказываете, – Руди воодушевлен. – А знаете, это меня вдохновляет давно. Такие вот жизни – с виду в них нет ничего необыкновенного, пройдешь мимо и не заметишь. А присмотреться поближе – осознаешь, что смотришь поверхностно. Это наш взгляд норовит все упростить.

Осматриваясь, она видит, что зал опустел – не осталось никого, кроме официантов, бросающих на них хмурые взоры.

– Уходим из этого зловещего местечка, – говорит он, вынимая банковскую карту. – А то тут мы как будто в «Королевстве»[56]. Видели этот старый сериальчик?

Ирен хочется прыснуть со смеху. Название пробуждает в ней воспоминания об одиноких вечерах, когда она ждала уехавшего в командировку Вильгельма и вздрагивала от каждого шороха.

На улице прохладный ветер разогнал дождь. Паркинг превратился в грязное болото. Руди Винтер приехал сюда на трамвае, он живет в квартале Кройцберг. Она подвозит его на машине. Час еще ранний, и им не хочется расставаться так сразу. Она соглашается пропустить стаканчик в баре неподалеку от Ландвер-канала.

В этот вечер он ни словом не обмолвился об отце.

Она видит: его раздирают противоречивые чувства, множество вопросов.

Когда они прощаются на тротуаре, он признается: я люблю эту страну, с ее изъянами, с ее шрамами. Он боится осознать всю меру собственного предательства.

Потому что не уверен, что сможет простить ей.

Матиас

Через несколько дней курьер приносит ей толстый пакет, присланный из Израиля. Внутри – старые почтовые открытки с подписями на идиш. Заинтригованная, она роется в пакете и извлекает письмо, написанное по-английски: