Бюст на родине героя

Едва поезд остановился на перроне энского вокзала, я увидел за окном двух рослых мужчин в зимней партийной форме — темно-серые ратиновые пальто с каракулевыми воротниками и пыжиковые шапки-ушанки. Мужчины подозрительно вглядывались в окна моего вагона, словно боялись упустить кого-то. Среди узлов и чемоданов я долго пробирался к выходу, а когда шагнул на перрон, увидел, что они стоят чуть поодаль от стайки встречающих и ощупывают глазами выходящих из вагона пассажиров. Взоры парочки в форме остановились на мне, и я почувствовал их сомнения, их колебания.

Наконец один из них неуверенно назвал мою фамилию. Да и откуда было взяться уверенности: слыханное ли дело, чтобы столичный журналист, о приезде которого предупредили строгим звонком в горком, прибыл не в спальном купе, а в вонючем общем вагоне, да еще небритый, в несолидной куртенке и лыжной шапочке?

Я остановился: да, это я, что вам угодно?

И тогда оба в партийной форме подобрались, подтянулись, подровнялись, словно стояли в строю. Один из них сделал шаг вперед и представился: инструктор отдела пропаганды Энского горкома КПСС такой-то. Отрапортовав, он вернулся в строй, а второй шагнул из строя: инструктор отдела промышленности Энского горкома КПСС, имя, отчество, фамилия. Очень приятно, сказал я, как бы давая команду «вольно». Они слегка расслабились, но, по очереди пожимая мне руку, строя не сломали, а так и пошли за мной, рядом, плечом к плечу, к выкатившей прямо на перрон черной горкомовской «волге».

Прямо с вокзала мы заехали в горком, где первый секретарь вышел из-за стола, чтобы уважительно меня поприветствовать, — если возникнут трудности, не стесняйтесь, заходите, звоните, вот вам прямой телефон, — потом в апартаменты, где я бросил свои вещи, потом на завод, где меня ждали директор, партком и завком, потом прямиком в цех, где в своей смене вкалывал, ворочал неподъемные «бочки» мой будущий герой, тогда еще не удостоенный ни золотой звезды, ни бронзового бюста Степан Крутых.

И закрутилась-завертелась моя первая энская командировка.

Неделю в Энске, откуда я увез пачку пухлых, густо исписанных блокнотов, и последующую неделю в Москве я работал как одержимый и в рекордные сроки выдал: полосный материал в одну из самых читаемых газет страны, ради чего, собственно, и был послан в командировку; большой очерк в свой журнал; наконец, тощую брошюру о передовом производственном опыте лучшего в стране сборщика шин. Причем все было сделано не тяп-ляп, а вполне добротно, на чистом сливочном масле. Я и сейчас не стыжусь тех публикаций, более того, уверен, создай я нынче такие же глубокие полотна, посвященные герою современности, скажем, бизнесмену в малиновом пиджаке, или грудастой рок-звезде, или какому-нибудь авангардисту с сомнительной сексуальной ориентацией, громкий успех тоже был бы обеспечен. Просто у каждого времени свои герои, и делают их профессионалы вроде меня.

Заказчик с заоблачных вершин и мой прямой начальник могли быть мной довольны; насчет заказчика, впрочем, не знаю, но редактор всячески высказывал мне свое расположение и на планерке поставил в пример коллегам. Однако больше всех доволен был я сам — не только в полной мере удовлетворил свое профессиональное честолюбие, но еще и заработал незапланированную кучу денег. Да, тот первый энский гонорар казался мне тогда сказочным богатством — раздав долги, я хорошо угостил друзей, и у меня еще осталось на моднючий болгарский замшевый пиджак, в котором прилично брать интервью хоть у члена политбюро, хоть у самого черта.

Не успели еще засалиться лацканы и рукава нового моего пиджака, как подоспел указ о присвоении Степану Крутых первой звезды героя. Естественно, меня командировали в Энск.

Промышленный город, город-трудяга не был избалован особым вниманием центральной прессы. И меня, восславившего его уроженца да заодно цех и завод, где Степан вершил свои трудовые рекорды, встретили и приняли как родного. Пожалуй, местные власти уделили мне не меньше внимания, чем новоиспеченному герою. Я отработал это внимание новым очерком.

И пошло-поехало. Степан оказался просто идеальным героем. Красавец есенинского типа, голубоглазый русый богатырь с незапятнанной биографией и партбилетом, с образцовой семьей — ткачиха-жена, сын-отличник, его успехами (математические олимпиады, фигурное катание, английский) так гордился отец, сам, кстати, студент-заочник. Я строчил материалы о Крутых во всех журналистских жанрах, слепил вместе со Стасом даже неплохой телесюжет, а Стас подшучивал надо мной: мол, дело теперь за оперным и балетным либретто. Шутка шуткой, но, если бы подвернулся в ту пору композитор-коньюнктурщик вроде меня, я взялся бы и за либретто. Но диафильм о рациональных приемах сборки тяжелых шин все же сляпали, с моим участием, разумеется. Кому он был нужен, ума не приложу.