Бюст на родине героя

В годы великой антиалкогольной по всей необъятной стране, во всех ее часовых поясах одиннадцать было заветным временем «икс», когда начиналась продажа спиртного, — священным «часом волка». В ту пору возле любой торговой точки, где отпускали «белое» и «красное» по две бутылки в одни руки, стояла толпа, под присмотром общественников из числа пенсионеров, тех самых ветеранов, выстраивалась очередь, в иных местах на добрых полкилометра, бушевали страсти, завязывались драки. Ох и крыли же в таких очередях партию и правительство! В общем, ярость благородная вскипала, как волна, и, если бы после часового топтания в длинном хвосте страждущих не остужал эту ярость стакан-другой местной косорыловки или привозной бормотухи, давно бы накрыла волна народного гнева все райкомы-горкомы-обкомы и докатилась бы до Москвы, до Старой площади.

Впрочем, в данном случае я просто экстраполирую ситуацию по всей стране на тридцать третий магазин — бывать здесь в восьмидесятые годы мне не приходилось. Зато раньше, просиживая в Энске неделями, я частенько заглядывал в «Голубой Дунай».

Неподалеку от него на Болотной в двухэтажном купеческом особняке, обшарпанном, но сохранившем дух дореволюционного Энска, собиралось местное литобъединение. В первый свой приезд сюда, роясь в подшивках городской газеты, я познакомился с поэтом-рабкором, который и ввел меня в разгильдяйскую, провинциально богемную среду энских стихотворцев и прозаиков. Публика в особняке собиралась разная — от славящих трудовые свершения соцреалистов до фрондирующего, чуть ли не диссидентствующего авангарда. Столичного журналиста приняли с распростертыми объятиями, я читал кое-что из своего, меня захваливали. Признаюсь честно, два моих небольших опуса — я их, кажется, упоминал, — опубликованные в журнале областного издательства, были представлены как раз энским литобъединением. Боюсь, что этой честью я обязан не столько своему писательскому дару, сколько тогдашнему положению в Энске.

Окруженный старыми деревьями купеческий дом, с его простецкими нравами, с человеческими лицами в гостиной, служил мне отдушиной после парткомов-профкомов, где я целый день мотался по служебным делам. Наслушавшись самодеятельных виршей и графоманской прозы, мы «посылали мальчонку» в «Голубой Дунай», нередко роль мальчонки я добровольно брал на себя. И еще здесь крутились молодые, но вполне зрелые девы, и грех было не сорвать эти чудесные плоды, тем более что московский литератор не мог не пользоваться успехом у экзальтированных провинциальных поэтесс.

Одним словом, я прекрасно знал Болотную и все здешние злачные места. И в первую очередь тридцать третий.

Сейчас около продмага было немноголюдно. У входа патлатый парень в черном халате поверх телогрейки, должно быть, подсобник, беседовал с неряшливой красно-рожей теткой, несомненно, из числа завсегдатаев винного отдела. Поодаль сидели две крупные дворняги: белый кобель с улыбающейся пастью и черная сука с настороженным голодным взглядом — типичная кормящаяся от магазина супружеская пара. Время от времени возле тридцать третьего по одной — по две появлялись старушки с кошелками и скрывались за дверью.

Я подошел к подсобнику с теткой и, извинившись, что прерываю их беседу, спросил, не заглядывал ли сюда сегодня Степа Крутых. Это какой? Ну высокий такой блондин, здоровенный, голубоглазый. Назвав приметы Степана, я немного засомневался в точности словесного портрета, как-никак прошло десять лет, — но тут же успокоил себя: пусть и поседел малость, но что сделается с ростом, статью и цветом глаз? С чисто российской провинциальной готовностью услужить приезжему человеку подсобник и тетка принялись обсуждать, кто из здешних подпадает под мое описание. Паша Зеленко что-то давно не появлялся. Да ты что, парень, он уже второй год как на химии! Верно, верно, запамятовал, а может, это Кондратьев с Заречья? Какой же он тебе блондин? Чернявый — не то цыган, не то армяшка, а то и еврей. Казалось, подсобник и тетка напрочь забыли обо мне и с головой ушли в перебор своих знакомых. Я прервал их посреди спора о судьбе неизвестного мне слесаря-сантехника Кеши, так и не узнав, разошелся ли он со своей или продолжает жить с нею в подвале многоэтажки, что напротив фабрики-кухни. И повторил, что нужен мне именно Степан Крутых и никто другой. Немного подумав, мои собеседники ответили, что не знают такого. Когда я входил в магазин, они, видимо, по инерции продолжали перебирать завсегдатаев «Голубого Дуная».