Бюст на родине героя

Когда мы спустились в вестибюль, я увидел стоявшего неподалеку от ресторанной двери Олега, который, скорее всего, поджидал свою крутобокую Валюшу. Сейчас она выйдет, и они конечно же направятся в его номер, чтоб там предаваться друг с другом совместно… и так далее. Не предупредить ли его? Нет, с каждой минутой я все больше убеждался в том, что острие акции по борьбе за чистоту нравов направлено в строго определенную цель, и эта цель — я. Им плевать, с кем и где будет спать этой ночью Олег, равно как и прочие обитатели гостиницы «Восток». Им почему-то нужен я. Но вот кому и зачем? Вот в чем вопрос.

Олег тоже заметил меня и сделал несколько шагов в нашу сторону. Но сержант уже подталкивал меня к двери на улицу, и я лишь успел крикнуть Олегу: позвони Валиеву!

У входа стояла «раковая шейка» — одно из немногих транспортных средств, на которых мне прежде не доводилось ездить. Меня запихнули в нее, и через несколько минут мы подъехали к двухэтажному кирпичному дому за проволочной изгородью, возле которой были припаркованы пять-шесть желтых с синей полосой милицейских «уазиков». Двор отделения ярко освещали прожектора, можно было различить даже мрачные ломброзовские физиономии на выцветших листках «Их разыскивает милиция». Вот меня и разыскали…

Узким коридором меня провели в большую комнату с обшарпанными стенами и поставили лицом к застекленной витрине, за которой сидел полный лысоватый капитан и разговаривал по телефону. Я посмотрел по сторонам: слева от меня на стене в коричневой деревянной рамке висел рукописный плакатик с заглавием: «Правила регистрации и учета…», дальше не помню, вылетело из головы — то ли преступлений, то ли заявлений о совершенных преступлениях; справа на деревянной дворовой скамье сидели три милиционера в шинелях и ушанках, в одном из них я признал ражего сержанта с Болотной.

Между тем дежурный по отделению капитан закончил разговор, положил трубку и поднял на меня глаза.

— Капитан, в чем дело? — резко сказал я в витринное окошко. — Меня поднимают среди ночи, заставляют одеться и везут сюда. Если я в чем и провинился, почему нельзя подождать до утра? Я никуда не собираюсь бежать. Я журналист из Москвы…

— А хоть Папа Римский. — Капитан прервал мой монолог и, переведя взгляд на скамейку с милиционерами, коротко спросил: — Этот?

— Ну, — сержант с Болотной поднялся и утвердительно кивнул.

— Обыскать, — сказал капитан.

— Кто вам дал право? — возмутился я.

— Права будете качать в другом месте, — безразлично ответил капитан.

Из-за моей спины появился знакомый лейтенант, и я не успел глазом моргнуть, как содержимое моих карманов уже лежало перед капитаном. Тот, не глядя, отодвинул в сторону бумажник, перочинный нож, часы, коробок спичек и пачку сигарет, взял лист бумаги и принялся что-то писать.

— Протокол об изъятии, — сказал капитан, закончив писать, и протянул мне листок. — Распишитесь.

— Я ничего не буду подписывать, я буду жаловаться!

— Жалуйтесь, — лениво согласился капитан. — Не хотите подписывать, не подписывайте. Если что пропадет, я не отвечаю.

— Но вы послушайте, вы хоть разберитесь…

— Сейчас некому разбираться. Утром дознаватели разберутся. — Капитан отвернулся и снова взял телефонную трубку.

— Куда его? — спросил лейтенант.

— В обезьянник, — не поднимая головы, буркнул капитан.

Лейтенант положил мне руку на плечо и заставил повернуться. Тут я впервые обратил внимание на решетчатую дверь напротив окошка дежурного. За толстыми прутьями решетки виднелся свет, шевелилась человеческая фигура.

Сержант — тот, что вместе с лейтенантом брал меня в гостинице, — оттянул тяжелый засов и приоткрыл зарешеченную дверь.

— Сдайте пояс, — приказал лейтенат.

Я словно в полусне вытянул брючный ремень и отдал ему.

Сержант подтолкнул меня в спину, и я очутился за решеткой. Лязгнул засов — Бастилия, замок Иф, Шлиссельбургская крепость…

Обезьянник, он же аквариум, представлял собой десяти-двенадцатиметровую камеру без окна; стены были выкрашены зеленой масляной краской, под потолком тускло светила голая лампочка. Перед решеткой была узкая полоска покрытого плиткой пола, все остальное пространство камеры занимал невысокий дощатый помост, что-то вроде ресторанной эстрады для оркестрантов. На нем у стены лежала груда тряпья, из-под которой доносился громкий ровный храп. На краю помоста недалеко от решетки сидел черноволосый мужчина с окровавленным лицом, он держался за голову, раскачивался из стороны в сторону и что-то бормотал. Я постарался сесть от него подальше.

Без часов я не мог определить, сколько времени просидел так, прислушиваясь к голосам в дежурке и бормотанию окровавленного сокамерника. Менты приходили и уходили, смеялись, орали на кого-то. Все-таки, наверное, прошел час, когда дверь с лязгом распахнулась и в обезьянник втолкнули пьяную распатланную бабу. Она поелозила по помосту в поисках удобного места, улеглась рядом с храпящим и, негромко поматерившись, уснула.