Бюст на родине героя

— Юпитер, ты сердишься… Готов дать показания по каждому из упомянутых вами эпизодов и рассчитываю, что мое чистосердечное признание смягчит ваш справедливый гнев. Давайте перво-наперво вынесем за скобки тот ночной визит. Тут Май явно перестарался, и я бы ему как следует всыпал за эту инициативу, если бы его ребята так меня не насмешили. Я как представлю себе вас с гранатой и этих пацанов с полными штанами… — Он снова засмеялся. — Умора, просто умора! Но, кстати говоря, по этому эпизоду я еще больше укрепился в своем мнении о вас. Как бы я сам повел себя в такой ситуации — не знаю, не знаю… Послушайте, дорогой мой человек, давайте забудем обо всем, что было, и начнем с чистой страницы. Ну ведь мелочи же все это. Ну взяли у вас на квартире несколько бумажек. Вас же не убыло, зато мы получили массу ценнейшей информации о вас. Кстати, заберите свои блокноты, с благодарностью и извинениями возвращаю их вам. Май, принеси, пожалуйста, материалы!

Май Игоревич вышел в смежную комнату и, воротясь через секунду, с любезной улыбкой протянул мне заклеенный скотчем пакет. Принимая пакет, я хотел сказать что-то язвительное, но Вячеслав Харитонович не дал мне раскрыть рта.

— Ну а насчет издательства, это же, голубчик, несерьезно. Я не сомневаюсь, что подобная ширма нужна вам куда меньше, чем нашему почтеннейшему господину Казаку его нью-йоркская фабрика «Большевичка». Что же касается милейшей Нелли Викторовны, то этот сюжет, согласитесь, тоже просто забавен. Начнем с того, что нам в Нью-Йорке удалось все-таки поймать вас на элементарную наживку с уличным автоматом, это, батенька, ваша промашка, извините, для профессионала вашего уровня просто непростительная, не мое дело, конечно, но поимейте в виду на будущее. Ну а мы тоже оказались хороши — стали разрабатывать эту курицу. В общем, обе стороны наломали дров. Кстати, признайтесь, вы ее ко мне приревновали? Могу вас понять: такие формы! А, приревновали? Было, было, не отпирайтесь!

Он торжествующе, довольно гаденько захихикал, и я, к своему удивлению, обнаружил, что, сравнительно спокойно восприняв все его признания, сейчас готов дать ему по физиономии — за себя и за Нельку. Должно быть, почуяв это, он резко сменил тон.

— Говорю вам как мужчина мужчине, у меня ничего подобного и в мыслях не было. Не мой вкус… И мое уважение к вам… Словом, забудем об этом. Наконец последний сюжет из числа, как я полагаю, мелких. Это ваши скелеты. Признаюсь, я поначалу придал им значение, причем не только я, но и высшее руководство нашей компании, мы, не стану скрывать, не исключали даже такой мрачный оборот дела, как транспортировка наркотиков. Слава Богу, после знакомства с господином Писаренко — вот уж воистину сама простота — это отпало. Вообще же остеологическая затея вашего друга господина Сидорского и особенно интерес к ней Натана Семеновича остается для нас загадкой. На серьезный бизнес это непохоже, впрочем, кто знает. Ладно, надеюсь, к этому мы еще когда-нибудь вернемся, — я человек крайне любопытный. Хочу вас только предупредить, что вы возите с собой через границу скелет с недвусмысленными следами насильственной смерти. Это я на случай, если вы или господин Сидорский снова повезете его в Америку. Вы, кстати, знаете, что он на днях прилетает в Москву?

Я кивнул, хотя весть о приезде Шурки, если это, конечно, правда, была для меня полной неожиданностью, и вдруг ощутил страшную усталость и полное безразличие к происходящему. Черты сидящего передо мной Вячеслава Харитоновича стали расплываться, его фигура превратилась в темный силуэт вроде стрелковой поясной мишени; он продолжал что-то говорить, но от его плавной речи меня укачивало, и до сознания доходили лишь обрывки слов: дорогой мой человек… так пора бы уж нам… дело прошлое, но…

Наверное, сказалось напряжение этого сумасшедшего дня, и на какое-то время я полностью вырубился. Скорее всего, лишь на мгновение, потому что его голос не переставал монотонно постукивать у меня в висках. Потом дали изображение: далеко-далеко проявилась маленькая, размером с блюдце, головка Вячеслава Харитоновича, она стала приближаться и кинематографическим наплывом перекрыла мне поле зрения.

Вячеслав Харитонович, привстав, наклонился ко мне и продолжал что-то бубнить. Я не мог разобрать ни слова — его голос тонул в посторонних шумах, радиопомехах, словно в соседней комнате была включена мощная глушилка. Потом ее выключили.

— Что с вами? Вам плохо? Андрей, воды!

Воды! Горим! Воды! А в люкс на втором этаже — пива. Воды? Не нужно мне никакой воды. Только этого не хватало — хлопнуться перед ними в обморок, чтобы они меня водой отпаивали. Как говорит мой никогда не просыхающий приятель, баллонщик из Вешняков, я водою брезгаю — в ней рыбы ебутся. Коньяку бы сейчас засадить полстакана.

Вячеслав Харитонович уже протягивал мне стакан с водой. Я отстранил его руку.