Blackbird (ЛП)

Они уже несколько раз кратко увиделись с Виктором за последний месяц после их первой тревожной встречи в пансионе, но в этот раз впервые состоялся официальный обмен информацией — в комнате посредственного отеля, за которую заплатил Виктор.

Скрестив ноги, оба сидели на кровати с разбросанными перед ними бумагами, и их колени скромно соприкасались.

Удивительно, с какой легкостью развивалось комфортное общение двоих коллег по разведке, несмотря на все различия между ними. Виктор не пытался ввинчивать цитаты из Маркса в любой подходящий и неподходящий момент и не болтал без умолку про рабочий класс, представителем которого не являлся, в отличие от тех коммунистов, которых Юри встречал в Англии.

Виктор обладал чувством юмора, вдумчивостью, добротой и мог прервать самую серьезную дискуссию, чтобы обратить внимание Юри на какую-нибудь собачку. Это совершенно не укрепляло решимость Юри удерживать их отношения, хотя бы пока, в профессиональных рамках. И под слоем одежды. Что касалось последнего, сейчас они оба сидели без пиджаков. Виктор снял еще и жилет, а также ослабил узел на галстуке. Даже в простой рубашке и с немного взлохмаченной прической, он обладал элегантным обликом и почти неземной красотой. Пепельные пряди волос были направлены назад, открывая лицо, и с этого расстояния Юри заметил, насколько длинными были его светлые ресницы. Мотнув головой, он взял бумаги, добытые Виктором в посольстве Италии: серия скопированных от руки писем о постройке десантного корабля для планируемого вторжения на Мальту.

— Не знаю о твоих методах передачи информации, но это тоже нуждается в переводе, — произнес Виктор извиняющимся тоном.

— А, да я могу читать по-итальянски. В основном. Но говорить — не очень.

— Ты столько всего знаешь, — тепло сказал Виктор, даже не пытаясь скрыть обожание в голосе. — Это красивый язык. Очень романтичный. Жаль, что на нем говорят фашисты, не находишь?

— М-м-м, — неопределенно протянул Юри, сканируя взглядом одно из писем. Большая часть была непонятной, но на основании того, что удалось разобрать, Юри сделал вывод, что корреспонденция весьма пригодится.

— Скажи мне что-нибудь по-итальянски.

Юри кратко моргнул и посмотрел на Виктора, который уже, кажется, бросил все попытки заняться делом, откинувшись на изголовье кровати, и засиял всеми гранями обаяния.

— Так скажешь? Что-нибудь. Что угодно.

Юри напряг мозги.

— М-м… il mio battello è pieno di anguille. (1)

— Ух ты, здорово! — воскликнул Виктор, расплывшись в довольной улыбке, напоминающей по форме сердце. Юри лишь надеялся, что он не станет узнавать перевод.

— Не так уж и здорово. Какие-то сорок миллионов итальянцев говорят уж куда лучше меня.

— Эх, Юри, тебе когда-нибудь говорили, что ты совсем не умеешь принимать комплименты?

Юри освободил руки от бумаг и снова посмотрел на Виктора.

— А говорить комплименты — это часть твоей работы сегодня?

Виктор сделал забавное лицо, словно подыскивая веселую шутку в ответ, но в итоге просто вздохнул:

— Извини. Я не хочу навязывать ничего, если ты не хотел бы… Я знаю, что мне нельзя игнорировать долг из-за какого-то буржуазного самопотакания. Давай продолжим работу.

Он собрался переместиться обратно к документам, но Юри остановил его движением руки. Может, он и не знал, что делать с заигрываниями Виктора, но он точно не хотел вызвать в нем такую реакцию.

— Так вот как это называется в России? «Самопотакание»?

— Нет. Обычно термины куда менее литературные, — ответил он, и то, что он не смотрел Юри в глаза, казалось сейчас таким же острым, как прямой зрительный контакт. — Это такая вещь… В первые годы после революции, когда я был еще мальчишкой, власть церкви свели на нет и гомосексуалисты в открытую заседали в правительстве. Но товарищ Сталин решил, что нам предстоит еще много работы, если мы хотим догнать капиталистические страны и победить фашистов, поэтому ради блага советского общества такие вещи запретили, — он прочистил горло. — Конечно, это временно, как и многое другое, что необходимо для обеспечения победы. Я знаю, товарищ Сталин — хороший и справедливый человек.

Юри понимал, что сейчас было не лучшее время, чтобы поделиться своим мнением о «хорошести» и справедливости Сталина. Он протянул руку и осторожно коснулся плеча Виктора.

— В Японии это не запрещено законом, но это не обсуждается, и в любом случае человек обязан жениться и завести детей как хороший гражданин своей страны. В Англии это запрещено, по крайней мере, для мужчин. Был один известный писатель, которого отправили в тюрьму в конце прошлого века за это, и он написал огромную поэму о его пребывании там (2). Могу дать почитать, если хочешь.

— Может быть.

— Но я не пытался пренебречь тем… что мы есть. Это неправильно, чувствовать себя изгоем и страдать от стыда. Я не хотел вызвать в тебе эти чувства.

— О, нет, — Виктор замотал головой. — Я сам в себе их вызываю. Думаю, любой остерегается непонятных вещей, даже если обнаруживает их в самом себе.