Blackbird (ЛП)

Юри не думал, что с ним это произойдет. Что он тоже окажется на краю пропасти — вот так, в стремлении упасть, не в силах удержать себя. Он прекрасно знал, как не испытывать к кому-то чувств, как подавлять их, зацепившись за недостатки человека, чтобы оставаться надежно отстраненным от него, но все это совершенно не работало с этим печальным, одиноким и совершенно невозможным коммунистом со светлыми волосами, шептавшим русские слова, как будто каждое из них обладало собственным волшебством. Юри сделал хрупкий вдох.

Они пробыли друг с другом в этот раз сверх всякой меры, хотя давно уже должны были разойтись по их обособленным жизням, обернутым слоями лжи. Юри более плотно запустил ногу между бедер Виктора, и простынь под ними смялась еще сильнее. Он мог побыть здесь еще немного. В нескольких миллиметрах от его уха Виктор продолжал горячо сыпать незнакомыми словами, которые легко могли стать родными.

***

— Знаешь, такими темпами я скоро снова поверю в Бога, раз эти письма до тебя доходят, Алеша.

У Фельцмана был новый шарф, обернутый вокруг лица и приспущенный спереди лишь немного — чтобы говорить. Стоял поздний вечер, и парк был почти безлюден и тих за исключением галок, без устали галдящих среди ветвей деревьев, что благоприятно заглушало их разговор.

На этот раз письмо, завернутое в «Der Stürmer» (2) недельной давности, было и порвано, и повреждено водой, так что Виктору пришлось осторожно соединить две части, чтобы разобрать слова.

«Дорогой ████!

Рад, что ты не умер там. Очень жаль, что из тебя никудышный стрелок, хотя этого можно было ожидать. Мила, дед и мама передают привет. Тут все еще полная разруха, но есть ████████████████████, так что ситуация улучшается. Я слыхал, что в следующем году ████████████████, хотя ██████████████████████████████.

Ты знаешь, что какой-то человек написал целую симфонию (3) про нас? Теперь ее исполняют по всему миру. Мама снова работает в оркестре на радио, так что мы тоже смогли послушать, и не только по радио, но и через громкоговорители по всему городу. Мы даже включали ее нацистским ублюдкам после █████████████████████████████████, что, думаю, им не понравилось. Я считаю, последняя часть слишком затянутая, но приятно знать, что где-то люди думают о нас. Если у тебя есть возможность, то послушай тоже».

Резкий и не обладающий изяществом почерк Юры сменился другим, более крупным и округлым.

«Привет, ████!

Я просто хотела добавить кое-что к письму Ю██, чтобы ты знал, что он не лжет, что мы еще живы. Конечно же, мы живы. Мы держим оборону и будем делать это, пока сам Гитлер не придет к городским воротам. А потом я пристрелю его. Я слышала по радио, что товарищ П█████о стала такой знаменитой, что оставила фронт и теперь путешествует по миру, чтобы помочь Красной армии, так что у меня есть запас времени, чтобы побить ее рекорды. Надеюсь, что письмо дойдет быстро или хотя бы дойдет вообще.

Твои товарищи

ЮНП и МАБ»

Виктор еще немного задержал взгляд на строках, прежде чем прижать письмо к груди. Мать Милы была в той же партии, что и его родители, и он помнил, как впервые увидел Милу через несколько недель после ее рождения: его посадили на диван и дали побаюкать маленькое и подвижное розовое дитя. Тогда волосы Виктора были длиннее, почти до плеч, и она потянула за них так сильно, что от боли выступили слезы. Она и Юра всегда были самыми громкими, беспокойными и энергичными из всех детей в их квартале, и они носились в пионерских рубашках с пятнами грязи, изобретая вселенские планы и подавая большие надежды.

Теперь они, наверное, кантуются на грани выживания в Ленинграде даже несмотря на то, что по озеру привозят припасы. Даже несмотря на армейские пайки, которые они наверняка делят с семьями. Если Мила и Юра выживут, их детство все равно навечно останется разбитым и истлевшим перед их глазами. Когда Виктор вступил в армию в восемнадцать, он никогда до этого не слышал звука выстрелов, никогда не видел развороченной земли после взрыва.

— Мне придется это забрать, — сказал Фельцман, протягивая руку. Виктор вцепился в порванную бумагу еще на несколько мгновений, перед тем как уступить ее майору и пламени спички. Они оба хранили молчание, пока послание превращалось в пепел.

— Есть ли еще что-то для меня, Дед? — наконец спросил Виктор.

— Нет, не сегодня, — Фельцман побуравил его взглядом, прежде чем резюмировать: — Ты какой-то веселый.

— Звучит как обвинение.

— В веселье опоры нет, Алеша. Скорее, это худшее, что может случиться с агентом, — твердо сказал он, выуживая сигарету и зажигая ее; дым тут же устремился в желтеющие листья над их головами. — Я говорил тебе не терять бдительности с японцем, а ты воспринял это как совет, а не как приказ.

Сердце Виктора кольнуло и сжалось в груди.

— О чем ты?

— Давай начистоту. По правде говоря, в любой другой ситуации мне было бы глубоко положить на любые твои экстравагантные способы проведения досуга, что бы ни говорил закон. Но то, что тебя никто пока не пристрелил, не значит, что ты не на линии фронта. Ты обязан исполнять долг — и это единственное, что имеет значение.