Blackbird (ЛП)

Юри едва дослушал остальную часть их разговора и спрятался за ствол аккурат в тот момент, когда двое мужчин вышли из-за деревьев. Его сердце колотилось, а тело горело от безумного волнения.

Правильная линия поведения в данной ситуации была совершенно очевидной: немедленно пойти в полицию, к полковнику, к послу, да к любому человеку, наделенному достаточной властью, чтобы разобраться с такой угрозой ходу военных действий. Это что касалось долга перед Японией. Но далеко не в первый раз у Юри тяжесть обязанностей вступала в войну с его мягким сердцем и проигрывала. Ведь на нем были обязательства не только перед родиной. Улыбки Риттбергера и его длящиеся прикосновения тут же ярко всплыли перед глазами, как и многие другие подозрительные вещи, но сейчас его взгляд на это изменился благодаря тому, что Юри понял, кем же Виктор являлся на самом деле. Всё уже выходило очень далеко за пределы плохого романа.

Он все еще сражался с растревоженными нервами, когда немного позже зашел в неприметное кафе и заказал чашку ужасного немецкого чая в надежде, что тот поможет ему успокоиться.

— Добрый день, герр Юри, рад видеть Вас!

Знакомый голос заставил его немного подпрыгнуть. Юри повернул голову и слегка кивнул в знак приветствия, когда бородатый человек уселся напротив.

— Добрый день, Эмиль.

— Вы уже сделали заказ? У Вас обед?

— Я пью чай, я не очень голоден.

— Что ж, а я голоден. Просто умираю от голода, — он жестом указал на себя. — Скоро от меня останутся только кожа да кости.

Эмиль конечно был худым, но от порога смерти находился далековато. Он был танцором, и это угадывалось даже в том, как он надевал толстое зимнее пальто или как двигался. А хореограф его труппы был обласкан правительством, и нужды они не знали. Эмиль наклонился к официантке и сделал дорогой заказ. Он говорил по-немецки с сильным акцентом, который Юри никак не мог идентифицировать с точки зрения географии.

— Кстати, Вы не выглядите так, словно у Вас всё хорошо, — Эмиль уже держал сигарету между губами и протягивал Юри другую через стол. Он принял ее с благодарностью, прикурив от зажигалки Эмиля. Может, табак помог бы привести нервы в порядок.

— Надеюсь, у Вас-то всё хорошо? — вежливо спросил Юри.

— О, Вы знаете, завален делами. У нас новое шоу, дебютируем в следующем месяце на Пасху, поэтому сейчас сплошные репетиции. Шоу полностью посвящено славе немецких побед, — грусть, глубокая и неприкрытая, прошла тенью по лицу Эмиля, прежде чем он взял себя в руки. — Я надеюсь, что Ваши танцы с чернилами и бумагой тоже ладятся, герр Юри.

— Каждый день почти одно и то же.

Кроме того дня, когда Юри решил усугубить свои ошибки, подслушивая советских разведчиков. Он глубоко вдохнул дым и откинулся на спинку стула, когда официантка поставила перед ними заказанные кофе и чай.

— Ах, радости простой жизни! — воскликнул Эмиль, а затем залез в карман пальто и достал смятую газету. — Но если Вы готовы отвлечься от этих радостей на минутку, то вот тут есть статья о нашем последнем представлении, если желаете почитать?

Юри забрал газету из его рук; их глаза встретились. Они не были друзьями, определенно — он не знал даже фамилии Эмиля и не собирался ее выяснять — но у них был другой вид товарищества.

— С большим удовольствием почитаю позже, — ответил он и убрал газету в сумку. — Знаете, я вспоминал Вашего старого хореографа. Давненько ничего о ней не слышал.

***

Виктор ожидал встречи с полковником Накамурой менее получаса, а Кацуки курил уже третью сигарету. Казалось, что его заменили каким-то автоматом, который работал от дыма и неловкого молчания. Если так, то это было прекрасное подобие настоящего Кацуки — столь же красивое, как и оригинал.

Возможно, единственным преимуществом службы в Германии было то, что в большинстве случаев, стоило Виктору повстречать симпатичного мужчину, он мог очень быстро заглушить влечение, напомнив себе, что объект его потенциальных чувств почти наверняка являлся нацистом. И даже если бы ему удалось найти человека, который не был бы ни фашистом, ни пособником, наличие любовника резко поставило бы под угрозу эффективность его притворства. Японцы, возможно, не являлись фашистами как таковыми, но они были рабами императорского режима, столь же угнетающего, как и правление русских царей.

И все же Кацуки казался иным. Виктор впервые почувствовал это в тот момент, когда они встретились на каком-то нудном мероприятии летом 1940 года с целью краткого знакомства. Кацуки хорошо держал себя на публике, но в его глубоких карих глазах таился огонь, что-то красивое, страстное и необыкновенное, и Виктор тут же был очарован. Он понял, что Кацуки тоже играет роль; если он не был гомосексуалистом, Виктор купил и съел бы целый магазин шляп. Вероятно, ему следовало избегать флирта с молодым человеком, но то, что Кацуки упорно чуждался того, кого считал нацистом, делало его только лучше в глазах Виктора.