Блад: глубина неба

По телу юноши пульсирующими волнами прокатывался зной. Желание прикоснуться к Джосси, расстегнуть её строгое сестринское платье, ощутить под своими ладонями тепло её кожи, губами — негу её поцелуя, застило его разум, переполняло и душу, и тело. Но Джойс не позволяла: запястья Блада были связаны за спиной санитарской рубашкой, и ему оставалось лишь подчиняться.

Не переставая целовать и легонько покусывать его шею, Джосси ловко расправилась с брючным ремнём и пуговицами, опрокинула Блада на спину, оказавшись сверху. Позже, когда с его губ готов был сорваться стон, она зажала его рот ладонью:

— Молчи, дуралей, нас же услышат!

Сейчас, вспоминая Джосси, я чувствую отвращение. А тогда… тогда я был глуп и наивен. Весь мир крутился вокруг Джойс, и она принимала это как должное. Она делала что и когда хотела, и никто не мог встать у неё на пути. Она могла быть безразличной, как статуя в парке, и неделями не обращать на меня внимание. А потом, заскучав на ночном дежурстве, звала в свой кабинет. Вытворяя со мной всё, что её душе угодно, сама она никогда не обнажалась при мне полностью и почти не позволяла прикасаться к ней: «помнёшь платье», «растреплешь причёску», «ты всё не так делаешь, от тебя никакого проку!»

Однажды, когда мы все вместе курили на лестнице, Бэйли шутя шлёпнул её по заду. Я взбеленился, едва на него не набросился. А она осадила меня: «Кури свой табак и не лезь в чужие дела, мальчик!» Тогда я понял, что не первый её подчинённый, с которым она спит. И не единственный.

Бэйли она управляла при помощи тех самых пилюль. Такер был женат, и до холодного пота боялся, что всё может дойти до его жены. Не знаю, что там у дневных медбратьев, — наши смены почти не совпадали. А я был идиотом, болезненно от неё зависящим.

«Я, между прочим, хочу замуж! — однажды сказала она мне. — Да не за тебя, дуралей, не делай такие глаза! — она рассмеялась своим игривым смехом. — Мне нужен взрослый обеспеченный мужчина, достойный меня».

«А я, значит, тебя не достоин?» — спросил я.

«А сам-то ты как думаешь? — она вновь рассмеялась, словно бросила мне в душу горсть битого стекла. — Ты лишь развлечение, не более. Средство от скуки. Очень аппетитное, надо заметить, средство!»

Привязав меня к себе чувственными наслаждениями крепче, чем любой самой сильной таблеткой, она блаженствовала, причиняя боль. Она знала свою власть и пользовалась ею, чтобы позабавиться, уколоть, унизить. К третьему курсу медакадемии я уже не понимал, какое из чувств к ней во мне сильнее: страсть или ненависть. Я вновь и вновь мечтал, как порву эти отношения, и в следующий раз даже ухом не поведу, когда она позовёт меня в свой кабинет. Но, стоило ей лишь намекнуть, я бежал, задрав хвост, как паршивая дворняжка!