Благодать (ЛП)

О Господи, если бы только они могли снова вернуться к обсуждению усыновления.

— Это то, о чем я говорил. Конечно, ты не понимаешь. Я надеюсь, тебе никогда не придется.

— Ты никогда не рассказывал о ней. Я говорил себе, что это ранит тебя слишком сильно… что, позволяя тебе молчать, я уважаю твое горе. Но теперь я понимаю, что нам нужно было поговорить об этом намного раньше.

— Ты не мой психоаналитик, Чарльз. Или ты восполняешь время, которое пропускаешь в консультационном центре?

Чарльз покачал головой.

— Это огромная часть твоей жизни…огромная часть тебя, которую я не знаю.

— Ты знаешь меня, — прошептал Эрик. Если Чарльз не знает его, то никто в этом мире не знает.

— Да. И нет. Помнишь, как этим утром я сказал тебе, что всегда знал, как ты сердишься на Бога?

Это была не совсем правда, так как Эрик думал, что нельзя сердиться на что-то, чего не существует. Но его злило отсутствие доброго Бога, в которого верил Чарльз. Достаточно близко.

— Я сказал, что рад, что ты наконец сказал об этом, и это правда, но… Я также боялся этого момента. Слишком боялся. Я никогда не просил тебя рассказать о твоей самой глубокой печали частично из-за своего собственного малодушия. Это было моей трусостью. Мне жаль.

— Перестань извиняться за мое поведение. Мы не говорили об этом, потому что я не хотел говорить об этом. Я не хотел думать об этом.

Чарльз тихо ждал.

Понадобилось некоторое время, прежде чем Эрик смог договорить.

— Я прятался от своего горя. Если хочешь поговорить о малодушии, говори об этом. Но это то, что я должен был делать, чтобы выжить.

Пальцы Чарльза переплелись с его собственными — это была настоящая ласка, на публике, такая потрясающая, что это пробилось сквозь мрачность Эрика. Как и то, что Чарльз не отстранился в тот же момент.

— Ты расскажешь мне об Ане?

— Ты знаешь, что с ней случилось. Не заставляй меня снова говорить об этом.

— Не о ее смерти. О ее жизни. Расскажи мне, какой она была.

Эрик на секунду сжал пальцы Чарльза в ответ, затем отстранился — не для того, чтобы быть дальше, а потому что чувствовал, что придется копать очень глубоко даже для того, чтобы просто подобрать слова.

— Она была восьмимесячным младенцем. Слишком мало, чтобы говорить об… индивидуальности. Уникальности. Аня, на самом деле, никогда ничего не делала. Она никогда не была собой. У нее не было даже этого.

— Что ты вспоминаешь, когда думаешь о ней?

Он не думал о ней. В этом был весь смысл. Это помогало удерживать его сокрушительное горе в каких-то рамках. Единственное, что помогало. Но последние несколько дней заставили его думать о ней, так что он мог ответить, пусть и сбивчиво.

— Когда она улыбалась, ее лицо было…неровным. Кривым, — горло сжалось, мешая ему говорить. — Я напевал «К Элизе», чтобы усыпить ее. В день ее рождения именно я смыл с нее кровь. Она была такой крошечной, что умещалась в моих руках, и это пугало меня. Она смеялась, когда я целовал ее живот — я делал это, только чтобы услышать ее смех, я уже даже не помню, что был этим человеком…ох, боже, Чарльз, хватит. Хватит.

Когда Эрик поднял взгляд, он увидел Чарльза со склоненной головой, слезы беспрепятственно катились по его лицу. Этого было достаточно для него, чтобы захотеть послать к черту этот ресторан, заполненный людьми, сжать Чарльза в объятиях, целовать его так сильно, чтобы прогнать всех призраков…

Но официант принес их заказ, вежливо не обращая внимания на момент, который прервал. Они должны были попробовать каждое блюдо и похвалить его, прежде чем снова оказались одни.

Чарльз заговорил первым.

— Джин — не Аня.

— Нет. И никогда не сможет быть.

— Но…разве это не…я имею в виду, со временем, в своих мыслях, ты сможешь посмотреть на это по-другому.

— Такое горе никогда не меняется. Ты носишь его с собой постоянно, — Эрик перемешивал свою пасту вилкой. — Ты знаешь, что это происходит со мной, но ты не можешь это изменить.

— Не могу.

— Я не… виню тебя. Просто хочу, чтобы ты понял.

Чарльз откинул голову на кожаную перегородку. Он выглядел более уставшим, чем Эрик. Спал он еще меньше, чем сам Эрик, и у него без сомнения был более сложный день.

— Джин нужен кто-то. Не приют. Ей нужны родители. Люди, которые будут любить ее.

— Агентство по усыновлению, без сомнения, найдет семью, которая будет это делать. Более того, тебе не кажется, что девочке нужна мать? Как ты предполагаешь помогать ей со свиданиями? С переходным возрастом?

— Ты бы удивился тому, о чем человек призван говорить, будучи священником, — ответил Чарльз. Но частица уверенности исчезла из его голоса.

Эрик продолжил использовать свои преимущества.

— Кроме того, если станет известна правда о нас, ты потеряешь право опеки. Даже если мы сможем скрыть это от суда, что случиться через три года, или пять, или когда кто-то впервые спросит ее о жизни дома? Ты хочешь, чтобы она постоянно врала? Как ты думаешь это будет, когда ей впервые станет стыдно за нас?

— Мы воспитаем ее лучше.

— Что насчет ее одноклассников? Их родителей? Ее парней, когда они у нее появятся?

— Мы… мы сможем справиться со всем этим, когда придет время.