Благодать (ЛП)

— Я знаю, что это очень поспешное решение. Для меня тоже, в некотором роде, но я понимаю, что для тебя это совсем по-другому. Но все, что я знаю, это что привязался к Джин с самого первого момента, как увидел ее. Мечта всей моей жизни, которую я считал несбыточной, — она здесь, и она реальна, и мы можем воплотить ее. Это будет непросто, но мы справимся, если захотим.

— Я не хочу.

Слова были хлесткими и резкими, как пощечина. Чарльз запнулся, задумался, попытался снова:

— Просто подумай об этом.

— Мне не нужно думать об этом. Мое решение не изменится. Я не собираюсь никак в этом участвовать.

Долгое время они просто смотрели друг на друга. Когда Чарльз заговорил, его голос был запинающимся и неуверенным:

— Ты не хочешь даже попробовать?

— Если бы ты понимал меня, хотя бы на одну десятую так хорошо, как утверждаешь, ты бы не спрашивал, — рявкнул Эрик. — Нет. Ответ окончательный. Категорически нет.

Он развернулся и поднялся по лестнице, чтобы быть как можно дальше от ребенка и от человека, чье сердце он только что разбил.

***

Эрик сидел в кабинете, главным образом потому, что там они держали бар. Поначалу он опасался, что Чарльз сейчас придет для серьезного и содержательного разговора. Затем он расстроился, что Чарльз все еще не пришел, чтобы покончить с этим.

К тому времени, как дверь наконец открылась, Эрик был уже настолько пьян, что не думал ни о споре, ни о чем-то конкретном вообще.

— Вот и ты, — сказал он и поставил свой стакан на ближайший стол, слишком резко. Виски выплеснулось через край, намочив кончики пальцев. Но он долил еще.

Чарльз бросил взгляд на полупустую бутылку.

— Я вижу, ты был занят.

— Вот как нужно напиваться, Чарльз, — усмехнулся Эрик. Это было его самое свирепое выражение. — Нужно пить так, чтобы все поверили.

— Тебе уже хватит, — слова Чарльза звучали строго и отстраненно, как будто он был учителем в католической школе, а не его любовником. — Ты навредишь себе.

— Разве можно навредить мне еще больше? На мне уже просто не осталось свободного места для новых шрамов. Ты так не думаешь?

Глубоко вздохнув, Чарльз подошел и сел рядом с Эриком. Он снова был собой. А вот Эрик не был — и не стремился быть.

— Я знаю, тебе будет сложно в это поверить, но я даже не мог представить, что это будет для тебя таким… потрясением.

Потрясением. Слово внушало слабость, ранимость, уязвимость. Эрик мог бы обвинить его в том же.

— Ты пытаешься заменить мою дочь и думаешь, что я не буду возражать?

— Эрик. Нет. Я понимаю, что никто и никогда не заменит тебе Аню…

— Ты просто хочешь привести другую маленькую девочку в наш дом, в нашу жизнь, и заставить меня притворяться отцом, которым я был раньше. Ну конечно. Это совсем не то же самое. Как же я не заметил?

Не было в спорах никого хуже Чарльза. Он всегда стремился к компромиссу, пониманию, теплым чувствам. Иногда Эрик с отчаянием думал, что это похоже на попытку поспорить с солнечными лучами. Даже сейчас Чарльз пытался подобрать слова, которые исправили бы ситуацию. Он понятия не имел, что эту ссору невозможно обойти, никак. Намеренно или нет, но он загнал Эрика в угол. А Эрик знал, что делать, когда его загоняли в угол.

— Я знаю, что ты все еще горюешь по Ане. И всегда будешь, — начал Чарльз. — Но это не значит, что ты не можешь полюбить другого ребенка.

Эрик рассмеялся. Это был ужасный звук, даже для него самого.

— Ты думаешь, что знаешь, что такое горе. Но ты не знаешь.

— Знаю.

— Нет. Ты потерял родителей, и я как никто другой знаю, как глубоко это ранит, но это ничто по сравнению с потерей ребенка.

— Я понимаю…

— Я знаю, ты говоришь, что можешь чувствовать эмоции людей, что твой Бог дал тебе этот дар. Предположим, что это правда. Ты можешь чувствовать их мгновение или минуту. Но это ни черта не говорит тебе о том, каково это — чувствовать их час, или день, или десять лет, — вытолкнув себя с дивана, Эрик хотел сделать шаг, но колени подогнулись под ним. Он пошатнулся в сторону каминной полки, пытаясь удержаться. — Ты не можешь даже представить, Чарльз. Каково это — чувствовать их постоянно. Когда ты не можешь больше терпеть это ни секунды, но терпишь, потому что выхода нет. Мое сердце… мое сердце зовет кого-то, кто никогда не вернется, но оно все зовет и зовет, все ждет и ждет — и не может перестать звать. Я не могу перестать ждать. Но она никогда не вернется.

Чарльз закрыл глаза. В этот момент, несмотря на свои опровержения, Эрик почти мог поверить, что Чарльз действительно чувствовал то же, что и он.

— Ох, Эрик.

— Может быть, ты думаешь…то, что я люблю тебя, люблю больше, чем когда-либо любил Магду, хоть я и чувствую себя ничтожным негодяем, говоря это… может быть ты считаешь, что я могу таким же образом заменить Аню. Это не так. Не когда ты потерял ребенка. Что-то в тебе умирает вместе с ним.

— Ты все еще жив. Не только в буквальном смысле. Твое сердце — твое мужество, твоя преданность людям, которым ты помогаешь. И твоя душа, Эрик. Ты самый живой человек из всех, кого я знаю.

Мерзавец выбрал то самое неправильное слово. Эрик мог бы даже пожалеть его, если бы не был так чудовищно зол.