Благодать (СИ)

Приобретя часть дома, в которой сейчас жила, Алена обрела свободное время, до того в перерывах между приемами занятое беготней по этажам да надраиванием лифтовых кабинок. Мало-помалу начала вспоминать вдолбленные бабкой премудрости, и пробовала применить на практике, если представлялся случай. Иногда получалось. Она не могла понять, почему набор слов или обычный травяной сбор, какой можно купить в любой фитоаптеке, заговоренный только кажущимся замысловатым предложением, настолько действенны. На ее памяти бабка знахарством не занималась, равно как и не приколдовывала, не исчезала с хлопком в ладоши и не материализовывалась из воздуха. Алена продемонстрировала как-то это Бенедикту, и хоть глаза его чуть из орбит не выкатились, и побледнел он, что вываренная простынь, все же с пеной у рта доказывал, что никуда она не исчезала, а просто… просто бредит именно она, и именно ей это мнится, а сам он видит, что ничего не видит, только потому, что она убеждена, что невидима. Задурил головы, и Алена поддалась панике, решив, что и впрямь с ума сходит, в связи с чем решила повременить с применением на практике бабкиных методик. Нужно было разобраться в себе, понять, отчего ей доступно и дается то, что и не мнилось другим. Выискать в себе нечто, отличающее от других. И стала принимать галлюциногены.

Вещуны, называла их бабка, разворачивая перед внучкой тряпицы, пахнущие гниющей листвой, и высыпала на них несколькими кучками смятые высушенные растения, тыча корявым пальцем с длинным желтым ногтем в каждую, а ногтем согнутого указательного другой руки постукивая Аленушку по лбу, вдалбливая материал. Аленушка злилась, но боялась просить бабку не стучать ее по голове, как по барабану, и запоминала скорее ради того, чтоб бабка прекратила покрывать ее лоб шишками, чем из соображений значимости и практичности усваиваемых сведений: горчак, белладонна, кровохлебка, вербена, хлюст, пасечников горб, застрешник, горемычник. Она здорово сомневалась, что усвоенные уроки пригодятся в профессии лифтера, кем она хотела стать сызмальства, как только увидела на картинке в журнале высотку МГУ, и быть лифтером ей не представлялось желанием более странным, чем грезы деревенских девах о карьерах кинозвезд. В отличие от них, она добилась желаемого, и с полным основанием могла смотреть свысока – и, в силу должности, иногда даже и не фигурально выражаясь, - на бывших подружек, если не повыходивших замуж за механизаторов да скотников родного Новорубашкина и там же и застрявших, то повыскакивавших за комбайнеров и овчаров соседних хуторов.

Алена же поселилась в Ростове, довольно скоро переехав из общаги в ведомственную – конечно же, временно, думала, - квартирку, хоть для этого и пришлось лечь под кое-кого, презрев девичью честь и прочие сантименты, не приличествующие новоиспеченной горожанке. Она не расстраивалась по этому поводу, и уж коль являлись перед нею волосатые жирные сиськи на тонких лохматых ножках председателя профкома Гуськова, она представляла, что занимается любовью с комсомольским вожаком Пашей, а не тупо подмахивает бедрами навстречу хилым толчкам одышливого профсоюзного деятеля.

Она была счастлива, управляя лифтами и доверчивым Пашей, за которого таки вышла замуж. Счастлива до того самого дня, когда врачи определили, что бездетность ее объясняется недоброкачественностью спермы мужа – ну, чего-то там не хватало, - Алена особо и не вникала, потрясенная новостью и слышавшая после главных слов только невразумительный шум. Паша, вечером того дня поставивший Алену на кровати задом к себе, долго тыкал в нее своей здоровой, но стреляющей холостыми патронами, кожаной пушкой, и, похлопывая по заднице, называл своей кобылкой. Кобылке нужен был жеребеночек, вот только Паша, не смотря на всю свою прыть, всё ж оставался мерином, и сему способствовать не мог. Жеребец был нужен.