Благодать (СИ)

Баба Паня наверняка на луг торопится. Жуть как хочется понаблюдать за ее там действиями, но и жутко тоскливо смотреть, как она станет носиться по разнотравью с кажущейся бестолковостью – видел как-то. Рвет что попало, то там пучок, то здесь, и примется разбирать свои непрезентабельные веники лишь дома, как старьевщик, набивающий тележку всяким хламом и лишь за закрытой дверью разгребающий мусорные завалы с тем, чтобы сыскать в куче хлама некую ценную вещицу. Коровы бабу Паню боятся, и рассыпаются перед нею в стороны, скача в разных направлениях, будто встревоженные мустанги. Не сказать, чтоб селяне побаивались старуху в той же степени, однако она внушает подозрительность своей нормальностью. Именно своей. создается впечатление, что все странности в ее поведении объясняются тем, что она подходит к жизни в Благодати осмысленно, а не несется по течению, как все остальные, в том числе и я. Ну, а как, спрашивается, не нестись, коль в деревне не для чего и не для кого строить какие-то планы, не говоря уж об их осуществлении. У меня-то есть один, но к нему еще рано прибегать – не дозрел. Баба Паня совершает странные поступки, но на фоне здешних странностей они выглядят естественными, мои же – нет. Чувствую здесь себя как тот Лондоновский Нам Бок, пытающийся рассказать соплеменникам о чудесном мире за океаном, но встречающий лишь насмешки. Хоть обратно в покинутый мною мир не отправили – боюсь, через океан леса за Благодатью мне не перебраться. Впрочем, может быть, встретился бы с родителями.

Они просто ушли в лес и не вернулись. Тебе, наверное, странно такое слышать: прожить жизнь практически на опушке, а потом взять да и сгинуть в лесу, как какой-нибудь непутевый горожанин. Ничего ты не знаешь. Старики просто уходят, уподобляясь, как ни грубо это прозвучало бы, животным. Будто не хотят обременять своею старостью родственников. Просто уходят. И теперь так, и раньше так было. Старики всегда уходили. С небольшой котомкой, с маленькой красной подушечкой, с парой иголок. Уходили, не оборачиваясь, под звон доставаемой из шкафов посуды, под рев внуков и плач детей, под треньканье настраиваемых балалаек, под визг поросят, коим предстояло стать центральным блюдом поминального стола. Уходили и не возвращались, а сгрудившиеся у околицы родственники махали алыми платками и нестройно завывали что-то вроде « Ну тебя к переобутню-у-у»…