Дом старый, и рука моя теперь немного подрагивает, потому что издаваемые им звуки нелегко объяснить с той простотой, с какой это делают герои готических романов ближе к финалу повествования. Одно дело знать, что дерево может издавать скрип само по себе, то вбирая влагу из воздуха, то усыхая, и совсем другое – слышать скрип вместе с пошаркиваниями, кряхтением, и обонять тошнотворный аромат тления, и ощущать шевеление волос на затылке, и бояться взглянуть в сторону двери. Баба Паня со свойственной ей простотой советует: да ты, мол, водки ему в блюдце налей, да пару сухарей положи, а как приношение исчезнет, так, значит, он и угомонится. Да кто? – задал я вопрос, предугадывая ответ и ощущая, как сознание словно раздваивается, пытаясь соединить невозможное и явное и разводя их параллельными, равнозначно верными, путями. Дак Запечник же, - удивленно вскидывает брови старуха и пожимает плечами при виде моей бестолковости, и поясняет – а хошь – домовой. От ведь, с одной стороны вроде нормальная бабка, а при беседах с ней иногда ловишь себя на мысли, стоит ли доживать до благословенной полусумасшедшей, старости, и не проще ли, не дожидаясь наступления потери связи с реальностью, уйти в лес. Лес совершенно непроходим, и я думаю, кости большинства ушедших лежат себе в паре сотен метров от опушки. Я даже убедиться как-то в этом захотел, да меня остановили буквально осязаемые скорбные взгляды благодатненцев, вышедших проводить меня в последний путь. Я решил не доставлять им маленькой радости поминального праздника, и вернулся, не без омерзения констатируя, что взгляды селян выражают крайнюю степень разочарования.