Благородная империя

— Они помогают нам почти так же, как Кихирихиннон. Даже без договора с Империей пользы от них больше, чем вреда.

— Все на благо Империи? — ухмыльнулся Шеркен. — Если что-то, чем имперское правительство не готово заниматься ради флага?

— Величие стоит крови, — ответил генерал, — вы прекрасно знаете значение этих слов. Сомневаетесь в правительстве?

— Мне просто любопытно, где граница.

— Семь принципов. Мой приказ, скорее всего, для вас очевиден. Направляйтесь в Дрё Серно и допросите Йовина Ранда. Мы обеспечим полную изоляцию города от внешнего мира, чтобы никто не вмешивался в вашу работу. Это означает, что вы не сможете связаться ни с кем из подданных Империи, находящихся за пределами города. Также вам запрещается покидать его до полного выполнения задания. Мы не можем позволить ему скрыться.

— Sint himmur, riihore, — вздохнул Терну, — как же иначе.

* * *

Рыцарь наслаждался войной.

Вуркулур дал ему некоторую свободу в выборе целей, и солдат направил свой гнев на Департамент нравов; неуязвимый для боевых ЭМИ воин появлялся, где его не ждали, расстреливал патрульных, уничтожал отряды спецназа, сокрушал в тяжелых сражениях управляемых Laikont роботов и всюду сеял хаос и разрушения; нанеся удар, он исчезал в темных облаках.

Помня преступления Дикой орды в Секкине, Рыцарь не трогал гражданских. Его двигатели позволяли ему достигать невероятной скорости, и даже Laikont, чья боевая мощь в сто тысяч раз превосходила его, становилась бесполезной, потому что ни один ее дроид не мог за ним угнаться.

Непредсказуемость стала его главным оружием. В лангорских СМИ тема загадочного террориста муссировалась теперь так же активно, как подробности гибели Хинрейва; железное сердце Рыцаря напонялось гордостью каждый раз, когда он видел себя на экранах, хотя его не боялись, а только ненавидели.

Для самого Рыцаря это ничего не значило. Чувства вернулись, но не такими, как раньше: он получал удовольствие от процесса; каждая пуля, всаженная им в очередного лангорита, отзывалась где-то внутри его механической брони радостным эхом.

Это наводило на размышления. Рыцарь чувствует, как меняется, и его мучил вопрос, что же на самом деле с ним происходит, особенно болезненный, потому что ответить было некому: единственный полноценный искусственный интеллект, система Laikont, могла лишь имитировать эмоции, Рыцарь был единственным в своем роде и оттого одиноким.

В редкую минуту покоя — не отдыха, ведь он не уставал — Рыцарь взлетал на какое-нибудь высокое здание и осматривал оттуда имперскую столицу. Город завораживал и волновал даже его электрическую душу, и его магия не ослабевала, сколько железный воин ни любовался им. Сунду Ринслейф ненавидел Хорд Лангор, но трепетал перед его величием.

Именно в такие моменты Бессмертный рыцарь получал возможность немного осмыслить свое новое положение. Вуркулур поймал его в сеть, точно умелый охотник, и он был бессилен освободиться. Человек, лишенный тела, не имел иного смысла жизни, кроме войны: это все, чему он мог посвятить свое время, и хотя каждая битва вводила его в экстаз, он знал, что так не может продолжаться долго.

«Все дни, что мне отведены, всю свою цифровую вечность я могу положить на это дело, на борьбу с Лангорской империей и звериной тиранией во всем мире, — записывал он в свой виртуальный дневник, стоя под холодным дождем, — но я человек, и у меня есть свои грезы, которые я не могу исполнить: осталось только тот путь, что показал мне Вуркулур. В его власти надо мной есть что-то… лангоритское. Конечно, не он это начал, не он побудил меня взять в руки оружие, чтобы защитить братьев-секкинцев, но теперь именно его влияние не дает мне свернуть с той тропы, на которую я встал, и я не в силах сопротивляться. Не могу подвести человечество».

Вуркулур заинтриговал Рыцаря. Все непонятное и новое было ему интересно с самого детства, а в этом у террориста не было равных; кто он, этот таинственнный борец за права людей? Откуда он появился и чего желает? Эти вопросы беспокоили ум человека из металла, но всякий раз он отбрасывал их перед боем и начинал думать, что эти мысли, порожденные праздностью, только мешают его делу.

* * *