Благородство поражения. Трагический герой в японской истории

«Наконец-то они это сделали», — сказал сам себе Сайго. Он не мог оставаться спокойным. Взяв с подставки в нише деревянный меч, он выбежал из дома в сад и стал наносить удары ни в чем не повинному старому дереву, крича при этом во всю силу своего голоса, как если бы он ударял не дерево, а человека, вызывавшего в нем такую ярость. Его крики далеко разносились в ночной тиши. Были слышны также и удары по дереву. Люди с удивлением думали — что произошло, но он ни на что не обращал внимания, будучи вне себя от ярости. И лишь когда фехтовальные упражнения со старым деревом освежили его, он снял сандалии, омыл ноги и вошел в дом. Он уже вернул себе свое обычное спокойствие.[581]

Но ярость осталась, и скоро она проявится при более серьезных обстоятельствах.

С юности его характеризовала особая моральная разборчивость, отмеченная прямолинейной честностью, выдержанностью в словах и вкусах, отвращение к самовыставлению и полное отсутствие скупости. Среди лидеров эпохи Мэйдзи он был уникален в том смысле, что давал образец отсутствия всяческого интереса к славе и наградам. По мнению одного из его ревностных приверженцев, причина этого заключалась в том, что он делал лишь то, что считал действительно отвечающим интересам нации.[582] Возможно, это и так, но было бы наивным не предположить возможности желания обрести благородную репутацию, — это сыграло свою роль; такую цель — сознательно, или бессознательно — он преследовал всю свою жизнь.

Относительно магнетизма личности Сайго не может быть никаких сомнений. Он оставлял глубокое впечатление у всех, кто с ним встречался, от молодого последователя, признавшего в нем божество, до проницательного английского дипломата, ошеломленного силой его характера.[583] Особенность очарования Сайго основывалась на комбинации мощного физического сложения с явной открытостью, бьющей из него человечностью (столь отличной от холодного, эгоцентрического фанатизма Осио Хэйхатиро), простым, почти детским удовольствием, получаемым от данного момента, и живым, земным юмором. В отличие от большинства знаменитостей своего времени, он был прост и естественен с равными, спокоен, заботлив и терпелив с низшими. Однако, прежде всего динамизм воли и энергия сделали его, по словам современного историка, «самым мощным персонажем японской истории[584]».

Однако, между строками панегириков, писанных современниками, и поздних биографий, прославлявших героя, мы находим намек на более темные стороны его характера. Одной из особо ярких деталей раннего этапа жизни Сайго была его реакция на смерть самурая из Сацума, который был близок семье Сайго и который, пытаясь обеспечить для Симадзу Нариакира наследование места предводителя клана, стал замешан в неудавшийся заговор и был приговорен к ритуальному самоубийству. По одной из версий этой истории, Сайго лично наблюдал эту славную сцену. В тот момент, когда самурай был уже готов вонзить меч себе в живот он обернулся к молодому человеку и объяснил, что лишает себя жизни ради своего господина и своей провинции. Считается, что этот драматический опыт впервые пробудил в герое чувство долга и самопожертвования.[585] По другой, более вероятной версии, Сайго не присутствовал при самоубийстве, но позже получил окровавленное нижнее кимоно, которое самурай надел перед тем, как разрезать себе живот, и завещал передать молодому человеку в качестве прощального подарка. «Глядя на это грустное и зловещее напоминание о своем друге, — говорит один из биографов, — Сайго поклялся отомстить продажным лицам клана, а также в том, что Нариакира займет свое законное и должное место их повелителя».[586] Какое бы величественное воздействие ни оказало это происшествие на молодого человека, оно вполне могло пробудить в нем очарованность благородством самоуничтожения и породить желание собственной смерти — желание, впервые реализовавшееся в попытке утопиться в возрасте тридцати лет, позже повлиявшее на его решение поехать в Корею, «чтобы быть там убитым», и, в конечном счете, приведшее его к восстанию, которое было в буквальном смысле самоубийственным.

Указания на теневую сторону характера героя — сторону, в значительно степени заслоненную производимым им впечатлением ясности и спокойствия, могут быть обнаружены в большинстве его стихотворений.[587] Он часто выражал сочувствие людям, живущим этой жизнью, как, например, в этой поэме, написанной в годовщину смерти одного самурая из заговорщиков, приговоренного к самоубийству:

Мне безразличен резкий зимний холод,
Страхом наполняют мое сердце холодные сердца людей
Или в другой:
Те радости, что я [когда-то] знал, шли не от живущих,
Но от тех, кто уже давно был мертв.