Благословение и проклятие инстинкта творчества

«Шарль Бодлер (1821–1867) – человек странный и пугающий, гений шокирующий и раздражающий… Он выкрасил волосы в зелёный цвет и неизменно ходил в чёрном. Его наряды называли «одеждой гильотинированного»…» (из книги В. Ерёмина «100 великих поэтов», Россия,2006 г.). «…Бодлер без галстука, с открытой шеей, с бритой головой, – как у приговорённого к гильотине. В сущности, это намеренная изысканность: маленькие руки, вымытые, с отполированными ногтями, холёные, как у женщины, – и при этом голова маньяка, голос резкий, словно лязг стали, и манера держаться, стремящаяся к нарядной точности…» (из Дневника братьев Э. и Ж. Гонкуров, Франция, 1857 г.).

«Карл Черни, мальчиком, в 1801 году, увидев Людвига ван Бетховена (1770–1827) однажды небритого, с обросшим щетиной лицом, всклоченной гривой, в куртке и панталонах из козьей кожи, решил, что перед ним Робинзон Крузо…» (из эссе Р. Роллана «Жизнь Бетховена», Франция, 1903 г.).

«Мальчики на улице дразнили Поля Сезанна (1829–1906), швыряли в него камнями. Его обличье старого разбойника, словно само подстрекало детей на злые проделки…» (из Воспоминаний Эм. Бернара, 1927 г.).

Жил, как и мыслил, русский философ Владимир Соловьёв (1853–1900/)весьма своеобразно: носил фрак с бурыми пиджачными брюками и даже выходил на улицу в красном одеяле, которым укрывался ночью…

Легендарный физик Лев Ландау (1908–1968), шокировавший современников эксцентричностью поведения, мог явиться на официальный приём в ковбойке или придти летом в академический Художественный театр в… сандалиях. Да и в обществе, ограниченном кругом научной элиты, он продолжал ломку принятых норм, проявляя качества высшей оригинальности ума и «нутряной» самобытности.

Своеобразие советской пианистки Марии Юдиной (1899–1970) доходило до эксцентричности действительно незабываемой. Как-то в лютый мороз подарила свою шубу «сострадания ради», однажды явилась на «номенклатурный» концерт… в домашних тапочках!

Стоит ещё отметить, что дарения неимущим «сострадания ради» иногда приобретают характер мании. Так, В. Соловьёву и М. Юдиной ничего не стоило раздать все свои вещи до предметов одежды включительно…

Связь с пограничным состоянием психики напрашивается сама собой: «Это люди со странностями, не страдающие явным психическим заболеванием, но проявляющие несомненную склонность к аффектной неустойчивости и истероидному поведению, то есть к неординарным, экстравагантным и часто саморазрушающим действиям» (Г. Чхартишвили «Писатель и самоубийство», Россия, 1999 г.).

«Поэт-романтик Максимилиан Волошин (1877–1932), случайный путник, зашедший в 20-е столетие из прошлых веков, считал склонность к «аффектной неустойчивости» нормой, ибо «подлинный поэт непременно нелеп, не может не быть нелеп».

«Некоторая странность в жизненных привычках, брожение в душевных отправлениях, романтическая настроенность чувств служат иногда признаками гениальности», – напоминает о широком горизонте «поведенческих границ» английский литератор Исаак Д’Израэли (трактат «Литературный Характер, или История Гения», Великобритания, 1795 г.).

Не столь даже важно, с какого толчка началась фрейдовская эра психоанализа, когда психологи уже не стеснялись называть вещи своими именами. Ведь если налицо имеются «саморазрушительные действия», одними «брожениями душевных отправлений» и «романтической настроенностью чувств» их не объяснишь!

С другой стороны, мы рискуем получить ложное представление, если не учтём специфику короткого анекдотического сказа: «в былые, отдалённые от нас времена…», «как-то раз…», «рассказывают, что однажды…» Казалось бы, верить на слово вовсе не обязательно. Но ведь таких шуток, принижающих строгое значение факта, в сериале бытия под названием «Жизнь замечательных людей» как-то до странности много, слишком много, если придерживаться взгляда, что творческий процесс есть, прежде всего, логика мышления.

А если – не придерживаться? «Художник – это первоначально человек, отвращающийся от действительности, – готов признать избранничество творца Зигмунд Фрейд (1856–1939), – он открывает простор своим эгоистическим и честолюбивым замыслам в области фантазии».

Можно спорить, любят ли сами художники «уменьшать или преувеличивать разницу между своим своеобразием и естеством обыкновенного человека», но если, согласно «отцу психоанализа», эта разница уникальна и для развития искусств многозначительна, то нам, простым смертным, следует, не колеблясь, включить художнический эгоизм в систему… необходимых личностных ценностей!

Разумеется, следует уточнить рассматриваемую «систему координат». Вот только два характерных примера, иллюстрирующих «художнический эгоизм» и объясняющих его специфику (только поверхностно!):