Благоwest, или Обычная история о невероятном сумасшествии

Родилась дочка. Исподволь поладила Анастасия с угрюмоватым, нелюдимым пасынком, который тосковал по матери так глубоко, что в год повзрослел и вроде как даже, казалось Анастасии, состарился - ссутулился, поблек, спрятался весь в себя. Она по-матерински жалела мальчика, всячески опекала, - у самой детство было не из радостных. Переехали Цирюльниковы в построенный просторный, как дворец, дом; ездили в дорогих автомобилях; бывали на курортах, - казалось бы, все для большого, какого-то безмерного счастья. Но Анастасия все чаще примечала, что траты денег со стороны мужа не для нее, не в ее, так сказать, честь, не ради семьи и детей. Но ради и во имя чего? - она не могла понять. Весьма оказался для нее сложен ее собственный муж. Внешне простоватый, не глупый, несомненный работяга, но что-то в нем не так, что-то настораживающе и даже отталкивающе "не по-человечески" скроено. Пробовала говорить с ним откровенно, но Александр Иванович отмалчивался, пыхтел, раздражался. "Брошу его, - однажды решила она. - Вот денег вытяну побольше..." Но такие мысли расстраивали ее, она плакала. Все же хотелось любить и уважать мужа, а не какого-то чужого, но ласкового мужчину на стороне, а потом жить фальшью и обманом. И мечталось еще родить. И еще, еще рожать, чтобы дом был полон детьми и счастьем, простым человеческим счастьем, а не только этой грудой дорогих вещей.

- Ты, Саша, живешь только для себя, - упрекала Анастасия. - Может, нам расстаться?

Бывало, что он оправдывался, становился милым и ласковым - простым и понятным. Подхватывал ее, такую легковесную, на руки и кружился с ней по комнатам, приговаривая:

- Все для тебя, любимая!

4

Савелий Хлебников лежал в гробу. Его старые родители окаменело сидели рядом на расшатанных стульях, купленных в каких-то пятидесятых годах молодости, не понимая, что и зачем перед ними лежит и что и зачем мелькает перед их глазами. Они не хотели и не могли поверить, что перед ними лежит их единственный ребенок, их сын, которому уже никогда не подняться, не жениться, не родить детей, не порадовать их, стариков, внуками и своей женой, которая непременно была бы подстать ему - жизнелюбцу, добряку, умнице, каких свет еще не видывал.

Пришел мрачный, заторможенно-рассеянный Цирюльников, взглянул на товарища - зажмурился. Затряслись его громоздкие сгорбленные плечи:

- Узнать бы мне, какие гады тебя убили, Савелушка ты мой родной! хрустким шепотом цедил Александр Иванович, пьяно покачиваясь над гробом. Узнаю - своими руками задавлю. А я узнаю! Увидите, - узнаю! - грозно крикнул он, покачнулся, чуть не упал. Его придержали.

- Совсем обессилел от горя.

- Не признать Александра Иваныча: какой-то весь высосанный, а в глазах - тьма тьмущая. Стра-а-а-шный!

- Как убивается, как убивается!.. - тихонько прицокивали старушки.

- Слух идет: Цирюльников-де и заказал Савелия. Капиталов не смогли поделить, - опасливыми шепоточками судачили другие люди.

- Ну-у-у?

- Гну! Из-за денег-то нынешние толстосумы и дите родное не пощадят. Знаю случай. После расскажу.

- Гляньте-ка на Цирюльникова - поматывает его, как ветром, а ведь крепкий мужик.

- Сломался, видать. Ведь лучшего друга убили.

- Не сломался, а ломает его, как черта.

- Ну, зачем ты так? Не суди, да не судим будешь. Ведь видно и слепому страдает человек.

- Разве могут эти нелюди страдать? Разве нужны им друзья? Деньги - вот их друзья и родственники.

- Н-да, деньги, шальные, легкие деньги, они все одно, что наркота: чем больше да дольше, тем нестерпимей охота. Говорят, очень любит он деньгу.

- А кто ж ее, заразу, не любит? Крыша у него поехала, по всему видно. Гляньте, даже слюни текут, как у дебила. Он раньше, говорил мне Савелий, отличался всякими разными бзиками, а теперь, кажись, окончательно рехнулся...

Цирюльников и вправду со смертью Савелия изменился разительно, только по завидному росту, мощному туловищу и богатырским плечам можно было теперь как-то признать его. А так - и губы мокрились, и пустые глаза на выкате застыли, и сам он весь чудной, непонятный, какой-то подмененный.

* * * * *

Морозной ночью после дня похорон Савелия к дому Цирюльникова подкатил микроавтобус, из него вышли трое крепких мужчин с бейсбольными битами, следом размякшим отсыревшим мешком вывалился, но устоял на ногах, высокий полный мужчина. У каждого на голову была натянута защитная черная маска с прорезями для глаз и рта.

- Крушить все. Ничего не щадить, - велел полный мужчина, на глазах превращаясь из расплывшегося и безучастного в жесткого и напружиненного. Заплачу щедро. Вперед!

- Как прикажешь, шеф, - развязно посмеиваясь, отозвался один.