Блаженство по Августину (СИ)

Исповедовать многобожие свойственно непросвещенным простецам-невеждам, наделяющим все нежилое, бездушное, естественное и физическое сверхъестественными, сверхчеловеческими качествами и даже метафизическими признаками. Гром гремит, значит, небожитель Юпитер-Зевс Громовержец воодушевленно огненные стрелы мечет, гневается… И так далее и тому аналогичное в бесчисленных ложных и мнимых, бездуховных, грубо анимированных, плоско воображаемых, бездумно вымышленных персонификациях несомненно вульгарного генесиса.

Будь оно скопом или поодиночке, найдется ли иное безумное несчастье для человека, позволяющего властвовать над собой своим же собственным вымыслам?

Истинное безумие какому-нибудь изрядному суверенному философу генетически и гентильно, сервильно, рабски, бездумно следовать на поводу у невежественной толпы-вульгуса в духовных религиозных вопросах. Разве только это не вызвано лицемерным к ней приспособленчеством или же преследованием особых, как философствующим язычникам-гентилям мерещится, мнится, каких-либо высших соборных, синодальных интересов и коллективных, коллегиальных целей. Дескать, со всеми этими богами, с их содействием римляне выстроили, обустроили огромнейшую политическую или, выделим по-латыни, цивилизаторскую городскую империю от Геркулесовых гадитанских столпов на закате до вавилонских рек на восходе, от британского океана на севере до африканского лимиса на юге. Будто бы завоевание этих обширнейших земель и удержание их под властью Вечного Рима в немалой степени произошло в силу преклонения сотворенным людским кумирам и гениальному обожествлению кесарей, наделенных-де Юпитером Капитолийским харизматическим, обозначим его по-гречески, воинским властительным империумом.

Мол, ослабла государственная политическая вера-апофеоз, и римский доминат стал разрушаться, когда традиционная религия, органично вбирающая в себя разноплеменных божеств, перестала быть общественной уздой для разноязыких и разноречивых племен и народностей. Дескать, старинное многобожие является исконной и посконной сверхценной традицией истины, проверенной временем, подтвержденной историей, потому подлежащей бережному сохранению и увековечиванию.

А что вечно под сводом небесным, позвольте полюбопытствовать? Этакое неумирающее материальное время в орфических гексаметрах? Но ведь и оно когда-то началось и когда-нибудь непременно, неукоснительно закончиться. Все и вся, предопределенно динамически по поводу или безмотивно рожденное и сотворенное, имеют начало и конец.

Умирают в сердцах людских и старые боги, созданные невежеством, неразумием, самомнением, ныне становясь мелкими бесами и незначительными демонами. Если, — резервируем ментально, сделаем мысленно устную и письменную оговорку, — эти божества в истинном мнении духовные бессмертные существа, а не почившие в бозе люди, чем-то, например, какими-либо подвигами и свершениями, превышающими обыденное понимание, некогда заслужившие людскую признательность и потому не совсем изгладившиеся из сумеречной исторической памяти человеческих сообществ…

В общем и в частном приверженность языческим верованиям Августин относил к разряду смутных традиционных предрассудков, впитанных с молоком кормилиц предвзятых мнений, предубеждений в лучшем, аристократическом случае. Либо соблюдение обрядов устарелого нежизнеспособного многобожия просто-напросто представляет собой набор порочных демократических суеверий обезличенного охлоса, то есть стадного простонародья с заскорузлыми руками и косными сердцами.

Лично сам он рос и душевно воспитывался в христианской фамилии достопочтенных куриалов, мало в чем подверженной язычеству. Даже скептически воспринимавший разнообразную религиозную обрядность Патрик Августин, его родной отец, остаток жизни формально пребывал в экклесиальных катехуменах и так-таки полнозначно окрестился, наверное, за год до смерти. И умер он, вспоминается, незадолго до того, как был зачат в скотском грехе и пороке его внук Адеодат.

Едва ли отец так уж одобрил тот еще неблагородный способ, каким продолжилась родословная тагастийских куриалов Августинов. Но обязательно посмеялся бы саркастически над потомством, какое, знай, плодится и размножается по заповеди Божьей в любой позитуре всяких любовников любого рода, звания, достояния и состояния.

Любимейшей темой, нельзя не вспомнить, были у отца тому подобные риторские этиологии, за обеденным столом частенько вгонявшие мать в краску…

Аврелий вновь из глубины души добросердечно задумался о том, как бы поаккуратнее поведать Монике об Адеодате: мол, радуйся, достойнейшая матрона Августиниана, у тебя достославный внук растет в доме благороднейшего сенатора Фабия Атебана. Но, как обычно, малодушно оставил, отложил, отогнал было подале не прошенную к философским размышлениям мысль о личных семейственных, то есть фамильных, по-латыни, неурядицах и неувязках.