Читаем Бледное пламя полностью

Хромое сердце, робот, обормот.

Виденье правдой веяло. Сквозила

В нем странной яви трепетная сила

И непреложность. Времени поток

740 Тех водных струй во мне стереть не мог.

Наружным блеском городов и споров

Наскучив, обращал я внутрь взоры,

Туда, где на закраине души

Сверкал фонтан. И в сладостной тиши

Я узнавал покой. Но вот возник

Однажды предо мной его двойник.

То был журнал: статья о миссис Z.,

Чье сердце возвратил на этот свет

Хирург проворный крепкою рукой.

750 В рассказе о "Стране за Пеленой"

Сияли витражи, хрипел орган

(Был список гимнов из Псалтыри дан),

Мать что-то пела, ангелы порхали,

В конце ж упоминалось: в дальней дали

Был сад, как в легкой дымке, а за ним,

(Цитирую) "едва-то различим,

Вдруг поднялся, белея и клубя,

Фонтан. А дальше я пришла в себя".

Вот безымянный остров. Шкипер Шмидт

760 На нем находит неизвестный вид

Животного. Чуть позже шкипер Смит

Привозит шкуру. Всякий заключит,

Тот остров - не фантом. Фонтан, итак,

Был верной метой на пути во мрак -

Прочней кости, вещественнее зуба,

Почти вульгарный в истинности грубой.

Статью писал Джим Коутс. Адрес дамы

Узнав у Джима, я пустился прямо

На запад. Триста миль. Достиг. Узрел

770 Волос пушистых синеватый мел,

Веснушки на руках. Восторги. Всхлип

Наигранный. Я понял, что я влип.

"Ах, право, ну кому бы не польстила

С таким поэтом встреча?" Ах, как мило,

Что я приехал. Я все норовил

Задать вопрос. Пустая трата сил.

"Ах, нет, потом". Дневник и все такое

Еще в журнале. Я махнул рукою.

Давясь от скуки, ел ее пирог

780 И день жалел, потраченный не впрок.

"Неужто это вы! Я так люблю

Тот ваш стишок из "Синего ревю" -

Что про Монблон. Племянница моя

На Маттерхорн взбиралась. Впрочем, я

Не все там поняла. Ну, звук, стопа -

Конечно, а вот смысл... Я так тупа!"

Воистину. Я мог бы настоять,

Я мог ее заставить описать

Фонтан, что оба мы "за пеленой"

790 Увидели. Но (думая я с тоской),

То и беда, что "оба". В слово это

Она вопьется, в нем найдя примету

Небесного родства, святую связь,

И души наши, трепетно слиясь,

Как брат с сестрой, замрут на грани звездной

Инцеста... "Жаль, уже, однако, поздно...

Пора".

В редакцию заехал я.

В стенном шкапу нашлась ее статья,

Дневник же Коутс отыскать не мог.

800 "Все точно, сохранил я даже слог.

Есть опечатка -- но из несерьезных:

"Вулкан", а не "фонтан". М-да, грандиозно!"

Жизнь вечная, построенная впрок

На опечатке!.. Что ж, принять урок

И не пытаться в бездну заглянуть?

И вдруг я понял: истинная суть

Здесь, в контрапункте, -- не в пустом виденьи

Но в том наоборотном совпаденьи,

Не в тексте, но в текстуре, -- в ней нависла

810 Среди бессмыслиц -- паутина смысла.

Да! Будет и того, что жизнь дарит

Язя и вяза связь, как некий вид

Соотнесенных странностей игры,

Узор, который тешит до поры

И нас -- и тех, кто в ту игру играет.

Не важно, кто. К нам свет не достигает

Их тайного жилья, но всякий час,

В игре миров, снуют они меж нас:

Кто продвигает пешку неизменно

820 В единороги, в фавны из эбена?

А кто убил балканского царя?

Кто гасит жизнь, другую жжет зазря?

Кто в небе глыбу льда с крыла сорвал,

Что фермера зашибла наповал?

Кто трубку и ключи мои ворует?

Кто миг любой невидимо связует

C минувшим и грядущим? Кто блюдет,

Чтоб здесь, внизу, вещей вершился ход

И колокол нездешний в выси бил?

830 Я в дом влетел: "Я убежден, Сибил..."

"Прихлопни дверь. Как съездил?" "Хорошо.

И сверх того, я, кажется, нашел...

Да нет, я убежден, что мне забрезжил

Путь к некой..." "Да?" "Путь к призрачной надежде".

ПЕСНЬ ЧЕТВЕРТАЯ

Теперь за Красотой следить хочу,

Как не следил никто. Теперь вскричу,

Как не кричал никто. Возьмусь за то,

С чем сладить и не пробовал никто.

И к слову, я понять не в состояньи,

840 Как родились два способа писанья

В машинке этой чудной: способ А,

Когда трудится только голова, -

Слова плывут, поэт их судит строго

И в третий раз все ту же мылит ногу;

И способ Б: бумага, кабинет

И чинно водит перышком поэт.

Тут пальцы строчку лепят, бой абстрактный

Конкретным претворяя: шар закатный

Вымарывая, и в строки узду

850 Впрягая отлученную звезду;

И наконец выводят строчку эту

Тропой чернильной к робкому рассвету.

Но способ А -- агония! горит

Висок под каской боли, а внутри

Отбойным молотком шурует муза,

И как ни напрягайся, сей обузы

Избыть нельзя, а бедный автомат

Все чистит зубы (пятый раз подряд)

Иль на угол спешит купить журнал,

860 Который уж три дня как прочитал.

Так в чем же дело? В том, что без пера

На три руки положена игра:

Чтоб выбрать рифму, чтоб хранить в уме

Строй прежних строк, и в этой кутерьме

Готовую держать перед глазами?

Иль вглубь идет процесс, коль нету с нами

Опоры лжи и фальши, пьедестала

Пиит -- стола? Ведь сколько раз, бывало,

Устав черкать, я выходил из дома

870 И скоро слово нужное, влекомо

Ко мне немой командою, стремглав

Слетало с ветки прямо на рукав.

Мне утро -- час, мне лето -- лучший срок

Однажды сам себя я подстерег

В просонках -- так, что половина тела

Еще спала, душа еще летела.

Я прянул ей вослед: топаз рассвета

Сверкал на листьях клевера; раздетый,

Стоял средь луга Шейд в одном ботинке.

880 Я понял: спит и эта половинка.

Тут обе прыснули, я сел в постели,

Скорлупку день проклюнул еле-еле,

И на траве, блистая ей под стать,

Перейти на страницу:

Похожие книги

В круге первом
В круге первом

Во втором томе 30-томного Собрания сочинений печатается роман «В круге первом». В «Божественной комедии» Данте поместил в «круг первый», самый легкий круг Ада, античных мудрецов. У Солженицына заключенные инженеры и ученые свезены из разных лагерей в спецтюрьму – научно-исследовательский институт, прозванный «шарашкой», где разрабатывают секретную телефонию, государственный заказ. Плотное действие романа умещается всего в три декабрьских дня 1949 года и разворачивается, помимо «шарашки», в кабинете министра Госбезопасности, в студенческом общежитии, на даче Сталина, и на просторах Подмосковья, и на «приеме» в доме сталинского вельможи, и в арестных боксах Лубянки. Динамичный сюжет развивается вокруг поиска дипломата, выдавшего государственную тайну. Переплетение ярких характеров, недюжинных умов, любовная тяга к вольным сотрудницам института, споры и раздумья о судьбах России, о нравственной позиции и личном участии каждого в истории страны.А.И.Солженицын задумал роман в 1948–1949 гг., будучи заключенным в спецтюрьме в Марфино под Москвой. Начал писать в 1955-м, последнюю редакцию сделал в 1968-м, посвятил «друзьям по шарашке».

Александр Исаевич Солженицын

Проза / Историческая проза / Классическая проза / Русская классическая проза