Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Но кто же в конце концов победит?

Лето началось и закончилось, а вестей от отца не поступало. Ближе к Рождеству я немного успокоился. Прошел еще год — от него по-прежнему ничего.

Потом, холодным пасмурным днем в конце января 1983 года, Энн прошла к моему столу и негромко сказала:

— Твой отец звонит. Хочешь с ним поговорить?

— Нет, но все равно придется.

Над бровями у меня тут же выступил пот, а левая рука затряслась.

Голос его был таким же грубым, как раньше.

— Твоя старшая сестра совсем потеряла ко мне уважение, и Салли не лучше ее. Да и братец нисколько не помогает.

Получалось, что на тот момент я был для него лучшим из нас четверых. Я хмыкнул, осознав всю абсурдность ситуации.

— Я не получаю никакой благодарности за то, что всем ради вас пожертвовал, особенно когда избавился от этой чертовой суки, вашей мамаши. Никто даже не навещает меня.

Он вел себя так, будто мы с ним общались регулярно. То ли он забыл наш предыдущий разговор, то ли хотел притвориться, что ничего не было — ни его плана убить Мону, ни моей попытки его остановить.

Что и говорить, настоящий Кроу.

После пятнадцати минут сплошных жалоб отец сказал:

— Ты единственный, с кем я могу поговорить. Не пропадай. Почему это я должен звонить тебе?

На следующей неделе у мамы был день рождения. Мы с ней не разговаривали с моего визита в Альбукерке почти шесть лет назад, поэтому я решил воспользоваться случаем и попытаться возобновить наши отношения.

— У меня нет твоего телефона и адреса. И телефонов других детей тоже нет, — начала она своим обычным недовольным голосом. — Если ты не хочешь со мной общаться, больше мне никогда не звони.

— Может, начнем просто с поздравлений, а там посмотрим? Я дам тебе мой домашний номер, но я редко бываю дома. И рабочий номер тоже дам, но только если пообещаешь звонить не слишком часто, на работе я очень занят. Я буду сам тебе звонить, если ты не станешь все время поминать прошлое и все то зло, которое семья Кроу тебе причинила.

— А о чем еще нам говорить?

— О чем угодно. Хотя бы о твоем сыне, об Уолли, о том, как дела в Альбукерке…

Но через несколько мгновений она опять начала свою волынку, и я сказал, что у меня много дел. Я выждал месяц и попытался еще раз — с тем же результатом. Каждый звонок становился для меня болезненным напоминанием о том, что жизнь ее замерла на месте.

Тогда мама стала звонить мне в офис. Если я был занят, Энн говорила, что я перезвоню, как только освобожусь. Но мама продолжала названивать, пока я не брал трубку.

Энн не знала, что делать.

— Как мне ей объяснить?

— Никак, — отвечал я. — У нее с головой не в порядке. Когда я прошу не звонить мне так часто, она уверяет, что вообще не звонила. У нее что-то вроде остановки в развитии — она так и осталась недовольным ребенком.

Мона тоже звонила, хоть и гораздо реже. Иногда оставляла сообщения на моем автоответчике. Они были практически идентичными — гневные упреки за то, что я не забочусь о своем бедном отце, который всю жизнь был предан детям. Каждый из нас периодически выходил из доверия, а потом опять оказывался в фаворе, если другой совершал что-то, пришедшееся отцу не по нраву.

Собираясь вчетвером, мы, по сути, говорили только об этом. Никто никогда не вспоминал о детстве. Да и зачем? Со временем наши пути разошлись, и мы практически перестали поддерживать отношения.

Спустя несколько лет я узнал, что отец принуждал Салли помочь ему похитить богатую еврейку, чтобы запросить миллионный выкуп. Салли просто не явилась на встречу, что, вероятно, должно было его остановить. Но точно она не знала.

Время от времени Салли видела отца в Хаттерасе с молоденькими девушками.

— Они все выглядят так, будто у них за душой нет ни гроша, — говорила она. — И где только он их находит?

Иными словами, отец по-прежнему не унимался.

Эпилог

Я работал. Читал. Бегал. Мое понимание политики и истории стало гораздо глубже, но в душе у меня по-прежнему царил хаос. Друзья говорили, что я словно выстроил вокруг себя стену. Любой серьезный разговор обо мне и о семье Кроу я переводил в шутку. Браки мои разваливались.

Мне уже перевалило за пятьдесят, а мира внутри я так и не обрел — тревога и чувство вины продолжали преследовать меня. Не помогали ни книги по саморазвитию, которыми были уставлены мои полки, ни визиты к психотерапевтам. Те охотно слушали истории о моем детстве, но не могли помочь мне оставить их в прошлом.

Я часто ездил в Гэллап и Форт-Дефайнс, думая, что смогу забыть о своем детстве, если встречусь с ним лицом к лицу. Я помнил все до мельчайших деталей — имена одноклассников, адреса, номера телефонов, звуки и запахи. Только воспоминания с Саут-Клифф-драйв оставались размытыми.

Как-то вечером я сидел у себя в машине перед тем нашим старым домом. Хозяин в конце концов вышел и спросил, почему я постоянно приезжаю туда.

— Вы что, следите за мной?

Это был худой невысокий мексиканец, похожий на Рея Пино, но без его хитрой улыбочки. Почти лысый, он носил очки в роговой оправе и говорил так мягко, как ни один мужчина на моей памяти.