Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Я сказал ему, что семья Кроу жила в этом доме много лет назад. Он мне не поверил, но я описал ему весь интерьер, включая черно-зеленую плитку в подвале, трещину на стене в душе и скрипучие лакированные ступени, ведущие в кухню.

Хозяин пригласил меня войти.

Он был вдовцом и купил этот дом вскоре после того, как мы уехали. Там выросли трое его детей.

— Мне кажется, я десятки раз видел, как вы сидите и смотрите на мой дом из машины или пешком бродите по кварталу. Что такое случилось, что вы возвращаетесь сюда снова и снова?

Простой вопрос, но он задал его с такой теплотой, что у меня навернулись слезы и воспоминания полились рекой — Элефант-Хилл, «вишневые бомбы», навахо на трассе 66, бой Берри Парета, происшествие с ножом, попытка Лонни отравиться аспирином и мама, которую мы бросили.

Он обнял меня за плечи и усадил на диван.

— Пожалуйста, присядьте.

Я плакал, рассказывая ему свою историю, а он сидел и слушал, не перебивая. Когда я закончил, он накормил меня ужином на нашей старой кухне, которая выглядела практически так же, за исключением стола и стульев. Когда он пригласил меня к себе, было еще светло. Ушел же я около двух часов ночи.

У двери я поблагодарил его и протянул руку. Он взял ее обеими ладонями.

— Вы не можете изменить свое детство, но можете отпустить.

— Даже не знаю. Я пытался, но мне никак не удается избавиться от того, что я рассказал вам. Может, мне надо было оказаться в доме, поговорить с незнакомым человеком, готовым посочувствовать, заново пережить все, что я тут натворил — особенно тот момент, когда отец привез меня назад и я увидел, как мама сидит на полу, совершенно беспомощная. В полной мере ощутить и вину, и стыд. Оба мои родителя в тот ужасный день сочли меня трусом, и, наверное, справедливо, хоть и по разным причинам.

— Это слишком тяжкий груз для десятилетнего мальчика, вам не кажется? Вы сделали большой шаг, когда рассказали мне. То, что произошло в тот день, как и все остальное, это не ваша вина.

Он улыбнулся.

— Все с вами будет в порядке, Дэвид Кроу. Приезжайте в любое время.

Вернувшись в мой любимый отель, «Эль Ранчо», я перелистал свои записки о нашей жизни в Гэллапе. Мне стало легче, и это было непривычно. Смогу ли я оставить все в прошлом? Просто удивительно, что я взял на себя вину за эти события. Сколько я себя помнил, в голове у меня проигрывалась одна и та же пластинка: «Я должен был спасти маму. Я должен был остановить отца. Я должен был проявить силу».

После нескольких часов сна и короткой пробежки я уселся на кровать в своем номере и позвонил маме.

— Ты считаешь, это я виноват, что мы тебя бросили? Ты всерьез веришь, что я мог тебя спасти?

— Ты виноват в том, что не помог мне, что не понял меня, что не остался со мной, когда мне некуда было идти.

— Но мне же было всего десять лет! Ты действительно думаешь, что я мог тебе помочь?

— Да, ты ведь мой старший сын. Ты не помогал мне тогда и не помогаешь сейчас. Ты уехал с отцом и бросил меня.

Я тихонько положил трубку.

Отец ответил после первого гудка.

— Ты жалеешь, что был жесток с мамой и бросил ее? Жалеешь, что избивал нас с Сэмом? Жалеешь о том, что делал с Лонни и Салли? Как насчет воровства, трупа в Западной Виргинии и преступных замыслов, в которые ты пытался меня втянуть? Ты раскаиваешься…

— Перестань ко мне приставать со своим дурацким раскаянием! Ты никогда не выполнял того, что мне было надо. Все вы, мои дети, гроша ломаного не стоите. Ты вечно жаловался, и я знал, что мужчины из тебя не выйдет. Так и получилось. Больше не звони мне со своим нытьем. Тебе и так повезло в жизни больше, чем мне. И гораздо больше, чем ты заслуживаешь.

Раздались короткие гудки.

Подложив под спину подушки, я растянулся на кровати. В тот момент, в возрасте пятидесяти двух лет, мне страшно захотелось освободиться от мамы, отца и Моны. Они не могут — и не хотят — меняться, а я не могу изменить того, что произошло.

Потом ко мне пришло озарение. Единственный способ стать свободным — это простить их и самого себя.

Я слышал этот совет тысячу раз, но в тот день в отеле я понял, что готов. Я больше ничего от них не ждал. Ни поддержки, ни дружбы, ни понимания, ни сочувствия, ни любви. И я больше не думал, что отец, мама и Мона были правы насчет меня — насчет нас всех. Я не собирался и дальше тащить за собой груз вины и стыда. С меня хватит.

В противном случае я никогда не смогу испытывать счастье и радость.

У меня было такое ощущение, словно в мозгу загорелся свет. Все же так просто — почему я не сделал этого раньше? Но нет уз крепче семейных, и разорвать их очень нелегко.

Мне потребовалось время, но постепенно я стал менее тревожным и более счастливым. Я начал нравиться сам себе, стал более уверенным и мог свободнее делиться с другими. Детские воспоминания, которые я столько времени держал внутри, выплыли на поверхность, но я теперь смотрел на них под другим углом, без гнева и стыда, как будто это произошло с другим человеком. Так я сумел разорвать порочный круг, преследовавший мою семью уже несколько поколений.