Бледнолицая ложь. Как я помогал отцу в его преступлениях

Женщины-навахо выходили оттуда с плетеными корзинами, нагруженными стираным бельем, которое грузили в свои утлые повозки. Вокруг них носились босоногие дети, пьяные валялись на асфальте. Бродячие собаки пили воду из луж с пятнами бензина.

Лонни обернулась к нам с пассажирского сиденья и скорчила гримасу. Тут было куда хуже, чем в Гэллапе — мы продолжали катиться по наклонной.

Хоганы, пятистенные строения из досок и глины с дверными проемами, затянутыми овечьей кожей, были разбросаны по обеим сторонам дороги. Именно в таких жило большинство навахо, съезжавшихся в Гэллап и на рынок Хаббел по выходным. Отец говорил, что у них там открытые очаги и земляные полы — никакого водопровода, электричества и ванных. Он смеялся:

— Вот же дикари!

Пока мы ехали мимо, я наблюдал, как навахо бродят вокруг своих хижин, собирая овечье дерьмо и ветки мескита[6] для растопки. Перед одним хоганом на вертеле жарилась туша барана. Женщины, сидя за примитивными станками, ткали ковры, тощие овцы и лошади, пошатываясь, стояли на одном месте, а дети носились вокруг в рваных одежонках.

Остальные семьи жили в маленьких проржавевших трейлерах. Мы проезжали один такой трейлер за другим, и я радовался, что отец к ним не сворачивает, но никаких жилищ получше впереди не было.

Мы притормозили и свернули с Кит-Карсон-драйв направо, на Восьмую улицу — обычный проселок с гигантскими выбоинами. Салли уцепилась за мою ногу, чтобы не свалиться с сиденья. «Рамблер» так трясло, что я боялся, как бы у нас не сломались мосты.

Отец остановился перед крошечным деревянным домишкой. Нам с Сэмом хватило бы пары ударов кувалдой, чтобы его развалить. Мы все четверо застыли. Теперь я рад был бы вернуться в 709-й номер по Второй Южной улице, хоть там и валялись пьяные во дворе.

— Это называется «Болотный поселок», — сказал отец.

Голос у него напрягся — как всегда, когда ему становилось неловко. Мы смотрели на хижину перед собой.

— Я уговорил начальство позволить нам пожить здесь, пока не освободится какой-нибудь другой дом.

Дети навахо, носившиеся поблизости, остановились и рассматривали нашу машину, явно решив, что мы заблудились и сейчас уедем. Там не было ни одного дружелюбного лица. Никто не улыбался.

Мне не хотелось вылезать наружу. Нет, ни за что.

— Выгружайтесь, сейчас же! — заорал отец.

Стоило нам схватиться за ручки дверей, как стая бродячих собак окружила «Рамблер», с лаем царапая краску когтями. Мы все отшатнулись, а маленькая Салли расплакалась.

— Не обращайте на них внимания, — приказал отец.

Но стоило нам открыть дверцы, как собаки стали кидаться на нас, стараясь укусить. Одна добралась до меня, когда я уже поднимался по ступенькам, — жидкая шерсть едва прикрывала ей ребра, а кожу усеивали рубцы и болячки. Она вцепилась мне в ногу, прокусив джинсы.

Я ударил собаку по голове ногой и закричал:

— А ну прочь!

Она отпрыгнула, на мгновение испугавшись, но потом присоединилась к остальным — они рычали и продолжали попытки атаковать. Я заскочил в дом.

Пока мы с отцом, Лонни и Салли доставали из машины коробки, Сэм швырял в собак камнями, но это не особо помогало. Даже после того, как отец расшвырял их в стороны, они не унимались.

Стены дома изнутри были в трещинах и пятнах. С потолка клочьями свисали ярко-оранжевые листы теплоизоляции, лучи солнца просачивались в гостиную через дыры в крыше. Проходя по узкому коридору, мы поднимали ногами облака пыли; грязь толстым слоем лежала на полу. В некоторых местах она мешалась с водой, и мои ботинки оставляли на этой жиже влажные следы. Фанерные полы прогибались под нашим весом.

Из вонючей кухни с потертым линолеумом открывалась дверь на задний двор — настоящую мусорную яму, полную камней, соломы, бутылок из-под виски и винных картонок. У хижины не было даже номера: почту доставляли на абонентский ящик 82. В архиве племени она числилась как дом 231.

Проезжая часть на восьмой улице была на вид тверже цемента, но через пару дней я понял, почему поселок назвали «Болотным». Дождь превратил землю вокруг в липкое месиво из красной глины, мусора, пустых бутылок, фекалий и мочи. Если бы мама была с нами, она изменила бы свое мнение насчет самого убогого места, где ей приходилось жить.

Впервые мне не хотелось исследовать окрестности. Ходить было некуда, кроме школы, расположенной примерно в миле от нас. В Гэллапе мой мир расширился, в Форт-Дефайнс — сузился снова. Бывшие соседи на Саут-Клифф-драйв могли не любить нас с Сэмом, но вокруг было столько магазинов, бульваров и улиц, по которым можно бродить! И, конечно, там был Рей Пино.

А тут — ничего.

Большинство местных жителей слонялось по обочинам дороги, переговариваясь друг с другом, но никто не занимался работой. Бесконечная череда детей, стариков и женщин с поклажей двигалась по Кит-Карсон-драйв. Щеки их были запавшие, кожа — высушенная ветром. Старики и женщины горбили спины под тяжестью своих печалей, напоминавших мне о моей.