Блек. Маркиза д'Эскоман

При въезде в городок Лонжюмо он велел остановить экипаж, заплатил кучерам тройные прогоны на условии, что они поедут в обратный путь, не дав отдыха своим лошадям, а сам направился к станционному постоялому двору.

Как самый неприметный прохожий, он скромно постучал в дверь. Ему открыл дежурный конюх. Господин д’Эскоман поведал ему извечную басню о сломанной оси и попросил комнату и постель. Пока будили служанку, в ведении которой находились комнаты, он принялся беседовать с конюхом.

В 1832 году путешественники, разъезжавшие верхом, что было так распространено до Революции, стали редки. Станционные смотрители давно уже заменили этот утомительный способ передвижения на более удобный, предоставляя путешественникам легкие тильбюри, которые не только позволяли им не протирать в седле кожаные штаны и подкладку под ними, но и давали большую выгоду упомянутым предпринимателям: почтарь просто пристраивался рядом с тем, кого ему предстояло сопровождать, так что брали одну лошадь, а платили за две.

Поэтому прибытие молодого человека, проделавшего путь верхом на почтовой лошади, вызвало настоящее волнение среди конюхов; это волнение возросло вдвое, когда проницательная служанка с постоялого двора рассказала им о глубокой печали молодого человека, и во сто крат, когда она сообщила о том, что он оказался знаком с гувернанткой дамы, с утра остановившейся в гостинице, и даже теперь, в полночь, все еще не лег в приготовленную ему постель, хотя простыни в ней были по-настоящему чистыми.

Конюх с нетерпением ждал рассвета, чтобы поделиться с другими своими догадками по поводу этого события; поэтому он был совершенно счастлив рассказать о них для затравки столь любезному слушателю, какого он нашел во вновь прибывшем путнике.

В самом деле, г-н д’Эскоман, казалось, весь обратился в слух.

Когда конюх закончил свой рассказ, маркиз сунул ему в руку золотую монету, которую тот принял как знак благодарности за интересную беседу. Затем маркиз попросил проводить его к мэру, заявив, что он имеет к нему важное и спешное поручение.

Конюх счел чудовищностью будить этого городского чиновника в столь неурочный час. Он не стал скрывать это от своего собеседника и посоветовал ему дождаться наступления дня. Однако заверение в том, что его никто ни в чем не упрекнет, а в особенности золотая монета победили в нем уважение к покою начальства.

И действительно, ознакомившись с паспортом г-на д’Эскомана и письмом королевского прокурора Шатодёна (супруг Эммы успел заручиться им на всякий случай), мэр представил себя в распоряжение незнакомца с поспешностью, поразившей конюха.

Но ему не дали долго удивляться, поскольку главный городской чиновник Лонжюмо приказал своему подчиненному отправиться на поиски жандармов, тогда как сам сменил ночное платье, в каком он принимал гостя, платье, в самом деле мало подходящее для того, чтобы соответствовать знакам властных полномочий, которые, стремясь как можно быстрее исполнить обязанности, возложенные на него обществом, достойный магистрат геройски схватил, даже не подумав прикрыть ту часть своей особы, к какой их следовало прикрепить.

Несколько минут спустя небольшая группа людей, к которым присоединились три жандарма, двинулась по тихим и пустынным улочкам Лонжюмо.

XXIII ГЛАВА, В КОТОРОЙ ГОСПОДИН Д’ЭСКОМАН МСТИТ ЗА ОСКОРБЛЕНИЕ СВОЕЙ ЧЕСТИ СОВСЕМ ИНАЧЕ, ЧЕМ СИР ДЕ КУСИ

В комнате, занимаемой маркизой д’Эскоман в станционной гостинице в Лонжюмо, стояли две кровати.

Одна из них, без занавесей, находилась между окном и камином; на ней, на стеганом одеяле, не раздевшись, глубоким сном спала Сюзанна.

Посреди комнаты, напротив окон, находился альков, который был занавешен ситцем, с рисунком в виде каких-то фигур. В этом алькове отдыхала Эмма, а Луи де Фонтаньё сидел в кресле, прислоненном к изголовью ее кровати.

Подобно Эмме и Сюзанне, молодой человек был сломлен усталостью и спал; голова его опиралась на край постели; его руки не выпускали рук маркизы, переплетясь с ними. Время от времени кто-то из них вздрагивал во сне, и от этого руки молодых людей только крепче сжимались; и тогда, как если бы неодолимая связь между ними побеждала легкий сон Эммы, мимолетная улыбка пробегала по ее бледным губам, а через тонкий батист, едва прикрывавший ее грудь, можно было наблюдать, как учащалось биение ее сердца.

Единственная свеча, стоявшая на ночном столике около кровати г-жи д’Эскоман, освещала комнату. Свеча эта уже догорала. Иногда казалось, что она уже была готова совсем погаснуть, и тогда на стенах появлялись какие-то огромные тени с фантастическими очертаниями; иногда вдруг частичка воска оживляла ее колеблющееся пламя, и в ее свете все вокруг словно воспламенялось.