Делать это было самое время. Плохо сколоченные доски двери уже начали уступать усилиям одного из жандармов, старавшегося ее выломать.
Мэр сделал жандармам знак оставаться на лестнице и один вошел в комнату.
Магистрат был весьма недоволен промедлением, с которым ему отворили дверь, поскольку он очень дорожил своими властными полномочиями и был склонен подозревать, что окружающие стараются пренебрегать ими; к тому же он, как и начальник почтового ведомства, был женат, и в его глазах преступная жена не заслуживала никакой жалости.
Так что он вошел в комнату, не сняв шляпы, стараясь придать своей физиономии выражение презрения, казавшееся ему столь же уместным в данных обстоятельствах, как и опоясывающая его перевязь.
— Какую из вас, сударыни, зовут маркизой д’Эскоман?
К каким бы несуразностям это ни должно было привести, Сюзанна в своей слепой преданности госпоже уже было открыла рот, чтобы указать на себя как на виновную и заслуживающую наказания, но г-жа д’Эскоман не дала ей на это время.
— Это я, сударь, — просто ответила она.
Мэр перевел свой взгляд в сторону алькова и увидел прелестное лицо г-жи д’Эскоман, обрамленное кружевным чепчиком, из-под которого выбивались длинные локоны; под ее ангельски кротким взглядом он невольно опустил свои глаза, машинально снял шляпу, смущенно поклонился этому видению и замер перед ним, не произнося ни слова.
Маркизе пришлось самой напомнить растерянному магистрату об обязанностях, которые он пришел исполнить.
— Что вам угодно от госпожи д’Эскоман? — спросила она.
— Разумеется, сударыня, — начал мэр, — задача, стоящая передо мною в эту минуту, крайне тяжела; но все мы обретаемся на земле, чтобы исполнять свой долг!.. Да и сам Господь разве не подал нам пример… пример… И в конце концов правительство, обратив на меня свой взор, дабы я замещал его подле населения…
— Ради Бога! Покороче, умоляю вас, сударь! — взмолилась маркиза.
— Ну что ж, пусть будет так, сударыня, — несколько сухо отвечал мэр, по-видимому уязвленный тем, что та, на чью красоту он обратил столько внимания, так мало оценила цветы его красноречия, — пусть будет покороче, я и сам желаю поскорее покончить с этим делом. Отвечайте же мне, что делает в вашей комнате в два часа ночи этот господин, который, как я предполагаю, не является вашим супругом?
— В пути я сильно занемогла и была вынуждена прервать свою поездку и остановиться в этой гостинице; моя горничная падала от усталости; случай привел сюда господина де Фонтаньё, моего друга; я попросила его заменить служанку по части исполнения ее тяжелых обязанностей сиделки, и он согласился.
— Черт возьми! Еще бы не согласиться! — отвечал мэр, приходя во все большее восхищение. — Поверьте мне, сударыня, будь я в тех же годах, что и этот господин, я поступил бы на его месте точно так же.
Слова эти мэр произносил голосом, становящимся все более тихим, но, подумав, что его могли слышать жандармы, стоявшие в это время за дверью, он заговорил громче, чтобы все дальнейшее послужило бы противовесом к сказанному им ранее.
— Разумеется, подобное милосердие этого молодого человека достойно всяческих похвал, если бы не одно неприятное обстоятельство, о котором мне надлежит вам сообщить: общественное мнение называет его отнюдь не вашим другом, а вашим возлюбленным.
К г-же д’Эскоман, покрасневшей от его грубой шутки, немного вернулась уверенность, когда он бросил ей в лицо это прямое обвинение.
— Сударь, — возразила она, — если вы под только что произнесенным словом подразумеваете человека, который мне дороже всего на свете, то вы правы: да, господин де Фонтаньё мой возлюбленный; если же вы придаете этому определению совсем иной смысл, то смею вас заверить, что вы ошибаетесь.
Достоинство, с каким держалась маркиза, говоря это, и волнение, невольно сквозившее в ее голосе, произвели на представителя закона впечатление совсем другого рода, нежели то, что уже оказала на него ее красота: он смотрел на г-жу д’Эскоман с почтительным уважением.
— Бедная сударыня, — промолвил он после минуты молчания, вновь возвращаясь в состояние добродушия, составлявшего основу его характера, — все возможно на этом свете, даже то, что вы мне сейчас сказали; но, на вашу беду, вовсе не мне надлежит это решать, хотя, по правде говоря, я склонен считать, что вы не лжете… Послушайте, — продолжал он, приблизившись к постели Эммы, — я хотел бы быть вам полезен и помочь вам, что бы там ни требовали общественная мораль и строгость моих служебных обязанностей: вы вызвали у меня участие. Нет ли какого-нибудь способа поправить дело? В подобных обстоятельствах правосудие молчит, если муж не подает голоса; в противном же случае — берегитесь: правосудие непременно сделает свое дело. Подумайте, нельзя ли заставить господина маркиза забрать назад его жалобу? На вид ваш муж добрый малый. Да будь я на его месте, у меня из ноздрей и ушей шли бы огонь и дым. Не угодно ли вам, чтобы я исполнил здесь роль примирителя? Ведь, по вашим словам, дело и выеденного яйца не стоит. Если вы желаете, я пойду поищу его и попытаюсь немного образумить?