Блеск и нищета куртизанок. Евгения Гранде. Лилия долины

— Он самый! Канальи продали меня, потому что я знаю их тайник, а они моего не знают…

— Э! Да это мне на руку, ангел мой! — сказал Жак Коллен.

— Как это так?

— Да ты погляди, — отвечал даб, — как выгодно человеку довериться мне безоговорочно! Ведь теперь твоя месть — козырь в моей игре! Я не спрашиваю тебя, где твой тайник. Ты скажешь о нем в последнюю минуту; но сейчас скажи мне все, что касается Рюфара и Годе.

— Ты был нашим дабом, ты им навсегда и останешься! У меня не будет тайн от тебя, — отвечал Чистюлька. — Мое золото в погребе у Гоноры.

— А не продаст тебя твоя маруха?

— Дудки! Она и знать не знает о моем рукоделии! — продолжал Чистюлька. — Я напоил Гонору, хотя эта женщина, надень ты ей петлю на шею, и то ничего не скажет. Только уж очень много золота!

— Да, тут может скиснуть самая чистая совесть! — заметил Жак Коллен.

— Стало быть, зеньки пялить на меня было некому… Вся живность спала в курятнике. Золото на три фута под землей, за бутылями с вином. А сверху я насыпал щебня и известки.

— Ладно! — сказал Жак Коллен. — А другие тайники?

— Рюфар пристроил свой слам у Гоноры, в комнате бедняжки… Она у него в руках — боится, чтобы ее не обвинили как сообщницу в укрывательстве краденого и чтобы не пришлось ей кончить дни в Сен-Лазаре.

— Ах, ракалья! Вот как фараоново племя (полиция) заканчивает воспитание воров! — сказал Коллен.

— Годе стащил свой слам к сестре, прачке, честной девушке. А девчонка и не подозревает, что может заработать пять лет голодной! Парень поднял половицы, положил их обратно и задал винта!

— Знаешь, на что ты мне нужен? — сказал тогда Жак Коллен, вперив в Чистюльку свой властный взгляд.

— На что?

— Чтобы ты взял на себя дело Мадлены…

Чистюлька отпрянул было назад, но под пристальным взглядом даба тут же снова принял позу, выражающую покорность.

— Э-ге! Ты уже отлыниваешь! Путаешь мои карты! Да ты пойми, четыре убийства или три, не все ли равно?

— Может, и так…

— Клянусь мегом Великого братства, нет у тебя сиропа в вермишелях (крови в жилах). А я-то думал тебя спасти!..

— А как?

— Дурень! Обещай вернуть золото семье, вот ты и в расчете! И закатишься на лужок пожизненно. Я ни гроша не дал бы за твою сорбонну, будь деньги у них в кармане, но сейчас ты стоишь семьсот тысяч, дурень!

— Даб! Даб! — вскричал Чистюлька наверху блаженства.

— И, кроме того, — продолжал Жак Коллен, — мы свалим убийство на Рюфара… Тут-то Биби-Люпену и конец… Он у меня в руках!

Чистюлька остолбенел, пораженный этой мыслью, глаза его расширились, он стоял, точно изваяние. После трех месяцев тюрьмы и долгих совещаний с дружками, которым он не назвал своих сообщников, готовясь предстать перед судом присяжных и осознав содеянные им преступления, он впал в крайнее отчаяние, потеряв всякую надежду, так как подобный план не пришел в голову никому из его погоревших советчиков. Поэтому, увидев проблеск такой надежды, он просто поглупел от счастья.

— Неужто Рюфар и Годе успели вспрыснуть свою удачу? — спросил Жак Коллен.

— Разве они осмелятся? — отвечал Чистюлька. — Канальи ждут, когда меня скосят. Так приказала сказать мне моя маруха через Паука, когда та приходила на свидание с Паучихой.

— Ладно! Мы приберем к рукам их слам в двадцать четыре часа! — вскричал Жак Коллен. — Канальи уже не оправятся, как, например, ты! Тебя обелят начисто, а молодчики выкрасятся в крови! Дельце твое я оборудую так, что ты выйдешь из него чистым как младенец. А они окажутся кругом виноватыми. Я пущу твои деньги на то, чтобы установить твою невиновность в других делах. Ну а раз ты попадешь на лужок — ведь тебе этого не миновать, — ты оттуда постараешься сбежать… Дрянцо жизнь, но, как-никак, жизнь!

Глаза Чистюльки сияли от восторга.

— Эх, старина, на семьсот тысяч франков не одну судейскую шляпу купишь!.. — говорил Жак Коллен, обольщая надеждой каторжника.

— Даб! Даб!

— Я поражу министра юстиции… О-о! Рюфар у меня попляшет! Я разгромлю фараоново племя. Биби-Люпен испекся.

— Ладно! Решено! — вскричал Чистюлька со свирепой радостью. — Приказывай, я повинуюсь.

И он сжал Жака Коллена в объятиях, не скрывая радостных слез, настолько он поверил в возможность спасти свою голову.

— Но это еще не все, — сказал Жак Коллен. — Аист переваривает с трудом, а ведь новый гусь — новый пух (новые улики)! Надобно крепко засыпать маруху.

— Как это так? С какой стати? — спросил убийца.

— Помоги мне, увидишь!.. — отвечал Обмани-Смерть.

Жак Коллен в кратких словах раскрыл Чистюльке тайну преступления, совершенного в Нантере, и дал ему понять, что необходимо найти женщину, которая согласилась бы принять на себя роль Джинеты. Потом он отправился к Паучихе вместе с Чистюлькой, который теперь совсем повеселел.

— Я знаю, как ты любишь Паука… — сказал Жак Коллен Паучихе.

Взгляд, брошенный Паучихой, был целой поэмой ужаса.

— Что она станет делать, покуда ты будешь на лужке?

Слезы навернулись на свирепые глаза Паучихи.