Прошло полчаса, пуншъ былъ выпитъ, и Джо всталъ, чтобы итти домой, и взялъ меня за руку.
— Постойте минутку, м-ръ Гарджери, — сказалъ незнакомецъ. — Мн помнится, у меня гд-то въ карман завалялся новенькій шиллингъ, и если онъ тамъ, то мальчикъ получитъ его.
Онъ выбралъ шиллингъ изъ пригоршни мелочи, завернулъ его въ смятую бумажку и подалъ мн.
— Это теб! — сказалъ онъ. — Понимаешь! теб и никому другому!
Я поблагодарилъ, вытаращивъ на него глаза наперекоръ всмъ законамъ приличія, и крпко держался за Джо. Онъ попрощался съ Джо, съ м-ромъ Уопслемъ, а на меня только взглянулъ своимъ прицливающимся глазомъ… и даже не взглянулъ, такъ какъ глазъ былъ закрытъ, но, Боже! какъ выразителенъ можетъ быть и закрытый глазъ!
По дорог домой если бы я и былъ въ дух разговаривать, то долженъ былъ бы говорить одинъ, потому что м-ръ Уопсль разстался съ нами у дверей Веселыхъ Лодочниковъ, а Джо всю дорогу шелъ съ раскрытымъ ртомъ, чтобы провтрить его и прогнать запахъ рому. Но я былъ такъ оглушенъ напоминаніемъ о моемъ давно прошедшемъ проступк и опасномъ знакомств, что не могъ ни о чемъ другомъ думать.
Сестра была не очень сердита, когда мы вошли въ кухню, и такое необыкновенное обстоятельство придало Джо смлость разсказать ей про новенькій шиллингъ. — Наврное фальшивый, насмшливо замтила м-съ Джо, иначе онъ бы не далъ его мальчишк. Покажи.
Я вынулъ шиллингъ изъ бумажки, и онъ оказался не фальшивымъ. — Но это что такое? — спросила м-съ Джо, бросая шиллингъ и хватая бумажку. Дв однофунтовыя ассигнаціи?
И дйствительно то были дв грязныхъ однофунтовыхъ ассигнаціи, по запаху которыхъ можно было думать, что он обошли вс скотопригонныя ярмарки графства. Джо тотчасъ надлъ опять шляпу и побжалъ съ ними въ кабакъ, чтобы возвратить владльцу. Пока онъ ходилъ, я сидлъ на своемъ обычномъ мст и разсянно глядлъ на сестру: я былъ увренъ, что человка тамъ не найдутъ.
И дйствительно Джо вернулся и объявилъ, что человкъ уже ушелъ, но что онъ оставилъ записку объ ассигнаціяхъ въ кабак «Трехъ веселыхъ лодочниковъ».
Посл этого сестра запечатала ихъ въ конвертъ и положила подъ высушенные розовые листки, хранившіеся въ парадномъ чайник, стоявшемъ въ гостиной. Тамъ он и оставались и давили меня, какъ кошмаръ, много, много ночей и дней подъ рядъ.
ГЛАВА X
Въ назначенное время я вернулся къ миссъ Гавишамъ, и на мой робкій звонокъ у калитки появилась Эстелла. Впустивъ меня, она заперла калитку, какъ и въ тотъ разъ, и мы опять шли по темному коридору, гд стояла ея свча. Она не обращала на меня никакого вниманія, пока не взяла свчу въ руку, а затмъ презрительно сказала, глядя черезъ плечо:
— Сегодня я поведу тебя совсмъ по другой дорог, - и дйствительно повела въ другую часть дома.
Мы прошли черезъ открытую дверь въ мрачную комнату съ низкимъ потолкомъ. Тамъ находились какіе-то люди и Эстелла присоединилась къ нимъ, говоря мн:
— Ступай туда, мальчикъ, и стой, тамъ, пока тебя не позовутъ.
«Туда» оказалось у окна, и я подошелъ къ окну и стоялъ «тамъ», чувствуя себя очень неловко.
Я догадывался, что мой приходъ прервалъ разговоръ въ комнат, и вс находившіеся въ ней люди глядли на меня, и я весь замеръ подъ ихъ пристальными взглядами.
Въ комнат было три лэди и одинъ джентльменъ. У всхъ у нихъ былъ скучающій и равнодушный видъ, какъ у людей, дожидающихся по чужому капризу, и самая разговорчивая изъ лэди съ трудомъ подавляла звоту. Эта лэди, которую звали Камилла, очень напоминала мн сестру, съ тою только разницею, что была старше и съ боле грубыми (когда я усплъ разглядть ее) чертами лица.
— Бдняга! — говорила эта лэди такъ же отрывисто, какъ и сестра:- онъ никому не врагъ, какъ только самому себ!
— Было бы умне быть врагомъ кого-нибудь другого, — отвчалъ джентльменъ.
— Кузенъ Джонъ, — замтила другая лэди:- мы должны любить ближняго.
— Сара Покетъ, — возразилъ кузенъ Джонъ:- если человкъ самому себ не ближній, то кто же ему ближній?
Миссъ Покетъ засмялась, и Камилла засмялась и сказала подавляя звокъ:
— Вотъ что выдумали!
Но мн показалось, что они находятъ выдумку хорошей! Третья лэди, которая еще не говорила ни слова, произнесла важно и напыщенно:
— Вполн врно!
— Бдняга! — продолжала Камилла (и вс они, какъ я чувствовалъ, глядли все время на меня):- онъ такой странный! Повритъ ли кто, что, когда умерла жена Тома, онъ не могъ понять, что необходимы плерезы для траура дтей? «Боже мой!» говорилъ онъ, «Камилла, не всели это равно, разъ бдняжки одты въ черное?» Каковъ нашъ Матью! Вотъ что выдумали!
— Онъ добрый человкъ, — замтилъ кузенъ Джонъ:- Боже сохрани, чтобы я сталъ отрицать, что онъ добрый человкъ; но онъ никогда, никогда не пойметъ, что такое приличія.