Блистательные годы. Гран-Канария

Они медленно, в молчании поднялись по сходням, каждый казался погруженным в свои тайные мысли. Потом Сьюзен ступила на палубу и внезапно увидела Харви Лейта, расхаживавшего взад-вперед у кормового люка. Ее глаза немедленно засияли, плечи расправились, словно усталость и страх мгновенно испарились. Сердце пропело: «Он жив и здоров. Он жив и здоров». В ее плотном теле вдруг появилась непривычная легкость, луч вечернего солнца окрасил золотом тусклые волосы. Стараясь взять себя в руки, она постояла немного на площадке трапа, а затем последовала за братом по проходу.

– А приятно вернуться, Робби, – отважно заметила она. – Пожалуй, в конечном счете поездка была немного утомительной.

Он не ответил.

Ее глаза помрачнели, но она продолжила, не меняя тона:

– Наверное, пойду прилягу. Голова побаливает. К ужину у тебя все будет хорошо, дорогой.

Его осанка выдавала напряжение, а в голосе прорезались обиженные нотки безвинно оскорбленной добродетели, когда он бросил через плечо:

– Полагаю, у меня всегда все хорошо.

Вздернув подбородок, он вошел в свою каюту и громко хлопнул дверью.

Но хорошо ли ему было сейчас? Остановившись на мгновение перед зеркалом, он рассеянно взглянул на свое лицо, казавшееся бледным, незнакомым; потом в замешательстве присел на край диванчика, ладонью подперев лоб. Визит в Арукас, от которого в какой-то мере зависел успех миссии, на самом деле оказался утомительным и тоскливым. Мысли блуждали где-то далеко, Роберт почти не прислушивался к важному разговору о публикации брошюр на испанском и едва не забыл взять рекомендательное письмо для мистера Роджерса в Лагуне. Весь день напролет его занимала лишь одна мысль. Элисса! Это имя, даже не произнесенное, вгоняло Роберта в краску – такова была ее власть над ним. Но почему? У него нет причин краснеть. В этом-то все и дело. Конечно! Никто не сможет этого понять, кроме него. Сьюзен, прочие обитатели этого судна да и вся клевещущая вселенная, возможно, жестоко в нем ошибались, осуждающе указывая пальцем на его чувства. Он же знал, что все не правы, что его переживания благородны, прекрасны и чисты. Да, Роберт твердо верил: она прекрасна, эта великодушная страсть, и приближает его к Богу.

Элисса – она прекрасна! И что в том постыдного? Красота – дар Божий, врученный вместе с тем самым вдохом, который влил бессмертную душу в ожившую глину. А если Элисса была грешницей, разве он должен, подобно фарисеям древних времен, осудить ее и пройти мимо? Нет, нет! Перед лицом Господа, миллион раз нет! Он с самого начала сказал, что поможет ей – чудесной женщине, оступившейся, поддавшейся искушению. Сама мысль о том, что сегодня, отдалившись от нее, он потерял три драгоценных часа, причиняла ему сокрушительную боль. О да, сокрушительную – вот самое подходящее слово. Его снова охватило жаркое желание быть с ней, спасти ее. Видение Элиссы, спасенной, освященной, стоящей рядом с ним, пронеслось перед его мысленным взором – волшебное видение, исполненное трепетной путаницы красок и звуков: легкое хлопанье ангельских крыльев, трубный глас фанфар, в гармонии взмывающий к небесам, белые, незапятнанные одежды и мягкие, чистые, розовые губы, широко распахивающиеся золотые врата и грудь, на которую можно преклонить главу. О, это было слишком, слишком невыносимо для человеческого сердца!

Его ноздри трепетали, щеки горели. Сидя в уединении своей каюты, он внезапно воздел очи горе и звучно, выразительно воскликнул: «Все могу в укрепляющем меня Иисусе Христе!»[39]

Он посидел так немного, подняв глаза к небесам, словно в молитве, потом встал, умыл лицо и руки, надел чистый воротничок, вышел из каюты и поднялся на верхнюю палубу.

Он так сильно надеялся и так мало ожидал найти там Элиссу, что при виде ее, праздно сидящей в уголке под тентом, кровь неистово прихлынула к его сердцу. Неподалеку, позади палубной рубки, свернувшись в своем кресле, как бухта троса или какая-то другая часть судового снаряжения, притаилась мамаша Хемингуэй – бдительная, злобная, приметливая. Она весь день провела на корабле. Не заметив ее, Трантер просиял и устремился к Элиссе.

Та подняла взгляд.

– Вы куда-то пропали, – томно протянула она.

Лесть всегда доставляла ей удовольствие, и рабская преданность, написанная на лице Роберта, ненадолго напомнила ей о вежливости.

– Я должен был нанести визит, честное слово, просто должен был, – горячо объяснил он. – Но… право… мыслями я весь день возвращался к вам.

Она зевнула, без капли смущения открыв большой алый рот и демонстрируя крепкие белые зубы.

– Вы утомились, – поспешно заметил он. – У вас сегодня было слишком много дел.

Его забота была братской, но он, без сомнений, мог одарить хотя бы частичкой этого сострадания Сьюзен, с ее раскалывающейся от усталости головой.

– У меня был невыносимо скучный день. Просто отвратительный.