Блистательные годы. Гран-Канария

– Да, пажаласта, мадама, завтра. Будет хороший mañana[61]. – Росита повторила любимое слово, перекатывая его во рту, будто смаковала.

Завтра! Мысль уколола Мэри с новой силой. Завтра, потом опять завтра, следующий день, за ним другой – череда пустых дней, которая потянется мимо бессмысленно и бесконечно. Глаза снова налились слезами. Она прижалась щекой к холодному оконному стеклу и вздохнула так, словно ее сердце вот-вот разорвется.

Но день безжалостно шагал дальше. Вещи разложены; горничная, улыбнувшись и сделав реверанс, удалилась; прогремел гонг, приглашающий к обеду.

Мэри медленно спустилась в обеденный зал, присоединилась к Дибсу и Элиссе за столиком в углу. Ее спутники пребывали в отменном настроении: Элиссе понравилась утонченность заведения, Дибсу – неожиданно многообещающая кухня. Но их смех будто больно хлестнул Мэри.

Все было восхитительно: ненавязчивое обслуживание, вкусная еда, величественный тихий зал, уставленный для свежести кустистыми растениями в кадках. Но Мэри потеряла аппетит. Она лишь попробовала, не ощутив вкуса, кусочек кефали в соусе из белого вина – это блюдо привело Дибса в экстаз. Ее ответные реплики были чистым притворством. Она пыталась скрыть боль, горевшую в боку.

После обеда троица переместилась в гостиную. Дождь по-прежнему моросил с затянутого тучами неба, и Элисса, с сомнением бросив взгляд в окно, предложила сыграть в бридж.

Бридж! Мэри разомкнула губы, чтобы отказаться, но сдержалась. Она ненавидела бридж, и все же… мысли ее помчались вскачь: она должна приложить усилия, правда, должна приложить усилия, чтобы ее не сочли эгоисткой, должна быть более общительной. Взяв себя в руки, согласно кивнула.

Были принесены стулья и карты. Компания расположилась за столом. Четвертым игроком стал учтивый немолодой коротышка с подстриженными усами и манерами военного, одетый в длинный сюртук и бриджи для верховой езды. Он сразу откликнулся на предложение присоединиться, и поступил весьма благовоспитанно, ибо был вхож в благородное общество. О чем вскоре оповестил компанию в непринужденной, однако завуалированной форме, идеально подходящей к случаю. Безусловно, он был осведомлен об их именах и социальном статусе – взял за правило каждое утро прилежно просматривать книгу регистрации гостей – и быстро назвал общих высокопоставленных знакомых. Коротышка отправился зимовать за границу ради своей «женушки», делал наброски, организовывал экскурсии, слегка брызгал слюной при разговоре и благодарил Бога за то, что родился английским джентльменом. В его фамилии Форбс-Смит, само собой разумеется, присутствовал дефис.

Игра тянулась бесконечно: тасуй, снимай колоду, раздавай, объявляй козыри – тяжелый труд разыгрывания партии. Едва успев закончиться, томительный цикл начинался снова. Мэри происходящее представлялось странным и бесцельным. Почему она сидит здесь, держа блестящие разноцветные карты, заставляя себя разговаривать, улыбаться? В голове царил сумбур. Лесть Форбс-Смита раздражала ее безмерно. Она мечтала, чтобы ее оставили в покое, наедине с собой, своими мыслями.

Но последний роббер закончился после пяти. Затем последовали подсчеты, глупый спор между Дибсом и Элиссой по поводу очков, настойчивые старания Форбс-Смита познакомить Мэри с некоторыми «очаровательными персонами», находящимися в гостиной.

Ей удалось сбежать лишь перед ужином. Поднявшись в номер, она смочила водой пульсирующие виски, переоделась в первое попавшееся под руку платье и снова спустилась, чтобы принять участие в видимости трапезы. Потом, сославшись на усталость, удалилась в святилище своей комнаты. Наконец-то свобода! Мэри захлопнула дверь, постояла, утомленно прижавшись с ней боком, и, отрешенно махнув рукой, распахнула окна.

Дождь прекратился, луна, скрытая за грядой облаков, излучала ласковое сияние. Ночь была туманной, но светлой. Легкие кружевные занавески мягко колыхались в омытом дождем воздухе. Слабо доносилось кваканье лягушек, смешивающееся с приглушенным рокотом прибоя. Под балконом поблескивали отраженным светом лилии на клумбе. Их аромат, так похожий на аромат фрезий, поднимаясь тяжелыми, дурманящими волнами, стиснул грудь Мэри внезапной болью. Это было слишком тяжко… невыносимо.

Мэри медленно разделась, платье соскользнуло на пол. Влажный воздух охладил ее пылающее тело. Она легла в кровать, повернулась на спину и уставилась широко распахнутыми глазами во тьму. Она утратила чувство времени. Продолжали квакать лягушки, по-прежнему рокотал прибой, в ночном отеле время от времени раздавался какой-нибудь тревожащий звук, прогоняя сон. Москитная сетка, нависающая над кроватью, напоминала ослепительно-белый саван, который, казалось, все плотнее смыкается вокруг в удушающей хватке.

Может, она заболела – отсюда эти ощущения? Эта мысль не приходила ей в голову. И все же ее лихорадило. В крови началось коварное брожение токсинов.