Блистательные годы. Гран-Канария

Ее слова, произнесенные с мечтательной серьезностью, обеспокоили Харви, ему захотелось одновременно возразить и подчиниться. Когда он заглянул в ласковую темноту ее глаз, в его сознании прозвучал сигнал тревоги. Он снова испугался. Но нежность ее губ растопила его страх, его слабое сопротивление. Он уже не мог рассуждать. Он хотел только одного: быть рядом с Мэри. И последовал за ней через тихий холл.

Она остановилась на пологих ступеньках портика, изборожденных трещинами с налетом алой плесени, и устремила взор на запад. С ее губ слетел долгий глубокий вздох, в котором, казалось, смешались грусть и восторг. Там, над лавовыми пиками, огненный шар солнца как будто лопнул и забрызгал небо необузданным багровым пламенем. Под сводом небес пылающие языки опускались вниз; бледный, но уже темнеющий полог неба был подсвечен прозрачным, зеленоватым, дрожащим сиянием. Пролетали мгновения. Мэри вздохнула.

– Когда ты вот так стоишь рядом со мной, я чувствую, как закат бьется в моем сердце.

Он не ответил, и вновь их связало молчание. Любое произнесенное им слово прозвучало бы грубо в сравнении с певучей сладостью этой тишины. Они смотрели, как день медленно тает от любви, обмирая в объятиях сумерек.

Мэри шевельнулась. Подняв на Харви беззащитные глаза, она улыбнулась и направилась к апельсиновой роще. В изобилии росшие вдоль тропинки фрезии нежно терлись о ее подол. Наклонившись, она провела пальцами по складкам этого белого покрывала, мягкого и ласкового. Ласкового, как море.

– Раньше меня все это обманывало, – пробормотала она. – Каждый раз, когда я пыталась прикоснуться к фрезиям, в руке не оказывалось ничего. Все исчезало, и становилось так холодно.

Внезапно, хлынув через все барьеры разума, возник призрачный образ. Он рос и рос, наливаясь силой. К Харви пришло прозрение – живое и яркое, безумное, но великолепное. Все его профессиональные знания воспротивились этой иллюзии. Но тщетно. Он растерялся… и стремительно полетел вниз, вниз, сквозь пространство и время.

– Об этом месте ты мне говорила? Ты уверена? – тихо спросил он.

– Да, – живо откликнулась она. – Я уверена! Вот почему я чувствую себя здесь по-настоящему дома. Все точно такое. Дом, дворик, смешное корявое дерево, апельсиновый сад. Все то же самое. И мои фрезии, мои чудесные, чудесные фрезии. – В ее голосе пела щемящая нежность. Потом, чуть слышно вздохнув, она добавила: – И ты. Знаешь, я наконец поняла. И сон, и сад – ничто без тебя. Потому что мы были здесь прежде. О, мы были здесь, соединенные чем-то более значительным, чем сны! Я знаю, что это так.

Она чуть повысила голос, словно ей отчаянно хотелось, чтобы собеседник ее понял. И вновь после ее слов, смутно, словно при воспоминании, просочившемся сквозь плотную ткань реальности, что-то перевернулось в его душе. Это было сумасшествием – безумный, расплывчатый миф. Но здесь, на вулканическом острове, воздвигшемся над гладью моря тысячелетия назад, факты были мифами, а каждый миф – всепоглощающей действительностью. Вдруг Харви осознал смысл их встречи – словно звездный луч пронзил залитый мраком мир. И это было так, будто жизнь вдруг началась заново. Он не мог объяснить, он сам не понимал полностью, что происходит. Он мог только верить…

Он шагнул ближе к Мэри и пошел бок о бок с нею. Красота неба и земли, отразившись в ее глазах, обрела еще большее величие и хлынула на него обжигающим потоком. Он любил ее. Это было невозможно отрицать. Теперь они стояли среди апельсиновых деревьев. Закат угас, стемнело, и, словно серебристое, медленно покачивающееся кадило, по небу поплыла луна, озаряя сиянием деревья. Под одним из них Мэри остановилась и подняла руку к хрупким ветвям.

– Посмотри, – прошептала она. – Разве это не прекрасно и не удивительно?

Дерево, сгибающееся под тяжестью зрелых фруктов, было усыпано цветами и бутонами, волшебно сверкающими в лунном свете. Бутоны и плоды. Невинность и зрелость. Два объединенных достоинства, которыми так загадочно обладала Мэри.

Он раздвинул листву и обхватил пальцами сияющий апельсин. Тот лег в его ладонь, прохладный и шелковистый, как грудь девственницы. Он не стал срывать его. И она не стала, лишь отломила крохотную ветку с цветком, который теперь источал аромат у ее щеки, и закрыла глаза.

Переполненный нежностью, он с трепетом взглянул на любимую. Когда она приподняла руку, под платьем обозначился тонкий контур ее груди, с такой невинностью предлагавшей ему себя, что Харви отчаянно захотелось обхватить ее ладонью, как он только что обхватил апельсин.

– Мэри, – сказал он, и вновь ее имя прозвучало в его устах так изысканно, что к глазам подступили слезы. – Я никогда не знал ничего подобного и не встречал никого, кто был бы столь же прекрасен, как ты. Я не могу понять, что творится со мной. Но знаю, что до сих пор моя жизнь была никчемной.