«Ближние люди» первых Романовых

Имя Бориса Ивановича Морозова неоднократно вспоминалось в то «мятежное время». Он был первым, к кому новгородский воевода окольничий князь Федор Андреевич Хилков, изгнанный с воеводского двора, послал неофициальный отчет о произошедшем. А 17 марта 1650 года еще устно приказал проезжавшему через Новгород псковичу Марку Жиневлеву, «чтоб он объявил боярину Борису Ивановичу, что ныне в Новегороде учинился мятеж и гиль великой». В грамотке, отправленной с едва ушедшим от погони гонцом в Москву, воевода Хилков обращался к боярину Морозову: «Государю Борису Ивановичю искатель твоего жалованья и скормленик Федька Хилков челом бьет». Такие уничижительные в отношении авторов грамоток обращения были нормой, хотя очень показательно, что окольничий князь Хилков в своем обращении называл себя морозовским «вскормленником». По словам воеводской грамотки, «по грехом, государь, в Новегороде учинилась смута большая». Воевода описал ход событий, начиная с «первой дурости», объявившейся 15 марта, когда через Новгород в Псков ехал датский посланник, захваченный восставшими. После чего под звуки беспрестанно бившего два дня «всполошного» колокола был разграблен двор гостя Семена Стоянова и других «лучших людей». Воевода Хилков связал выступление в Новгороде с действиями псковичей и написал о главной причине начавшейся «смуты»: «А за то, государь, в них злоба и вкоренилась, чтоб казны и хлеба в Немцы не пропустить». В грамотке воевода писал, что он не «молчит» и уговаривает новгородцев, «чтоб оне от такие дурости перестали». Но ему, как он признавался, не удалось на них повлиять: «И оне, приходя народом, говорят слова непригожие, что бутто государь об них не радеет, деньгами подмогает и хлебом кормит немецкие земли». Не в силах был воевода и справиться с выступлением с помощью местных служилых людей: «…в Новегороде их смирить некем, всякие жилецкие люди сопчились и воруют единодушно». Поэтому князь Хилков и просил боярина Морозова о заступничестве[141].

Сначала были приняты обычные в таких случаях меры, связанные с мобилизацией новгородских дворян, живших в своих поместьях. Времени для неурочного вызова на службу (а обычно она начиналась в конце апреля) требовалось много, поэтому, чтобы узнать обстановку и попытаться мирно воздействовать на восставших новгородцев, из Москвы был отправлен с царскими грамотами дворянин Яков Павлович Соловцов. Ему с предосторожностями удалось проехать мимо земской избы, где был создан особый центр власти восставших новгородцев, и доставить грамоты митрополиту Никону, а также перешедшему к нему на подворье воеводе князю Хилкову. Действуя согласно царскому распоряжению, новгородцы были позваны к оставленной воеводою съезжей избе. Там и оказалось, что восставшие просто не поверили царским грамотам, привезенным Соловцовым, посчитав его… человеком боярина Бориса Ивановича Морозова. Напрасно Соловцов доказывал обратное и призывал в свидетели тех новгородцев, с которыми виделся в Москве. В толпе говорили по-другому: «Почему де ты ведаешь, что в государеве грамоте написано? И какой де ты государев ближний человек?» Не поверили и митрополиту Никону, ставшему убеждать новгородцев отступить от «воровства» в соборной Софийской церкви. «И твою государеву грамоту, — писал митрополит Никон в Посольский приказ, где собирались все сведения о мятеже, — называли не прямою, воровскою, а тот де дворянин — не дворянин, человек боярина Бориса Ивановича Морозова». Кстати, назначение впоследствии Якова Павловича Соловцова полковником Стремянного приказа московских стрельцов, возглавлявшего царскую охрану, показывает определенную осведомленность новгородцев о его нерядовом положении и возможной близости к боярину Борису Ивановичу Морозову.

Из отчета митрополита Никона и воеводы князя Хилкова о неудаче миссии дворянина Якова Соловцова выяснились и другие неприятные для боярина Морозова обстоятельства. Выступление в Новгороде началось еще и потому, что какой-то бронницкий ямщик рассказал, что немцы, ехавшие из Москвы, везли с собою также «многую казну в бочках боярина Бориса Ивановича Морозова». Всё это совместилось с обвинениями воеводе окольничему князю Федору Андреевичу Хилкову, якобы исполнявшему распоряжение царского советника о сдаче Новгорода: «А бутто я, холоп твой, — отчитывался князь Хилков в Москву, — тот Великий Новгород хочю здать немцам по приказу боярина Бориса Ивановича Морозова, а взял де посул— четвертную бочку золотых у свейского посланника». Обвиняли воеводу и в том, что он из «пороховые казны зелье все выдал за рубеж». С тем бóльшим рвением восставшие отправили команду добровольцев для того, чтобы привести «морозовскую казну» с находившегося под их контролем Бронницкого яма в Новгород. Однако оказалось, что в тридцати найденных бочках находилась отнюдь не селитра и тем паче не золото. Судя по «письму» главы Приказа Большой казны боярина Ильи Дмитриевича Милославского, в Швецию был отправлен казенный поташ, предназначавшийся рижскому купцу Кашпиру[142].