«Ближние люди» первых Романовых

В конце своей жизни боярин Борис Иванович Морозов еще дважды участвовал в шествии в Вербное воскресенье — 4 апреля 1658 года и 27 марта 1659 года. Он оказался последним боярином, кто участвовал в этом празднике вместе с патриархом Никоном, оставившим свой престол в Москве в июле 1658 года. Но еще важнее, что боярин Морозов стал первым, кто разрешил противоречие, возникшее после отхода Никона от дел в Москве. Оставаясь главой Церкви, патриарх Никон резко возражал против того, чтобы вместо него в обряде «шествия на осляти» в 1659 году участвовал крутицкий митрополит Питирим. Морозова возражения Никона не смущали, совсем недавно он как дворовый воевода прошел вместе с митрополитом Питиримом в Государевом походе 1656 года от Москвы до Риги, а затем Полоцка. И у первого «ближнего человека» царя было время «приглядеться» к этому церковному иерарху, ставшему фактическим местоблюстителем престола, а со временем патриархом.

Записи в дворцовых разрядах помогают узнать время постепенного отхода боярина Бориса Ивановича Морозова от дел. Точно известно, что он был среди первых доверенных лиц царя Алексея Михайловича, обсуждавших наказ князю Алексею Никитичу Трубецкому, выступавшему в поход на Украину в 1659 году[162]. Но вскоре «ближний боярин» стал отсутствовать на важнейших церковных и дворцовых церемониях, что было верным признаком начинавшейся болезни. На «государев ангел» 17 марта 1660 года во дворец вместо боярина Морозова и царского тестя Ильи Даниловича Милославского были приглашены другие придворные. Начиналось «время» в царском окружении бояр князя Алексея Никитича Трубецкого и князя Юрия Алексеевича Долгорукова. Они же были приглашены и на «стол» по случаю праздника Пасхи. В шествии в Вербное воскресенье 15 апреля 1660 года снова участвовал боярин князь Алексей Никитич Трубецкой, тогда он «осля вел под новгородским митрополитом Макарием». Год спустя, 7 апреля 1661 года, в процессии с крутицким митрополитом Питиримом участвовал еще один боярин, князь Никита Иванович Одоевский, а в «Велик день» во дворец был приглашен боярин князь Яков Куденетович Черкасский. Все они — князья Трубецкие и Долгоруковы (Долгорукие), Одоевские и Черкасские — принадлежали к первым аристократическим родам, были прославлены заслугами в ходе продолжавшейся войны и входили в ближний царский круг. Каждому отводилось заметное место в делах, но ни с кем из них царь Алексей Михайлович не мог быть настолько близок, как со своим воспитателем боярином Морозовым.

Со стороны положение боярина Морозова, постоянно находившегося рядом с царем Алексеем Михайловичем, казалось незыблемым. Да он и сам, по правилу всех царедворцев, не признавался никому в происходивших тревожных переменах и ухудшении здоровья. В сохранившейся переписке боярина Бориса Ивановича со своими приказчиками всё было, как раньше. Морозов распоряжался и вникал в детали управления, раздавал наказы управителям своих всё увеличивавшихся вотчин. Более того, морозовские владения продолжали прирастать: в 1659 году боярином Борисом Ивановичем были куплены большие поместья в Курмышском, а в 1661 году (в год смерти!) — в Алатырском уезде. Не забывал он и об устройстве своих основных владений в подмосковном селе Павловском, где в это время строилась церковь, и в нижегородских Лыскове и Мурашкине. Там Морозов помогал Макарьевскому Желтоводскому монастырю. 4 апреля 1660 года, отсылая в монастырь «на церковное строенье» 729 с половиной пудов «свитцкого» (шведского) железа, он писал: «А про меня пожалуете, похотите ведать, и я при государских светлых очах апреля по 4 день, дал Бог, здорово, а впереди Бог волен»[163]. И только содержащийся в этом же письме вопрос о «телесном здоровье», заданный монастырскому келарю, может насторожить. Пусть это была всего лишь дань этикету в подобной переписке, но сам вопрос очень показателен. Как и щедрые церковные вклады боярина Морозова, подтверждавшие, что он уже начинал думать об «устройстве души». 2 января 1661 года боярин Морозов прислал огромный вклад в 1000 рублей «по родителех своих» в Троице-Сергиев монастырь[164].