«Ближние люди» первых Романовых

Прямым следствием переговоров при участии Артамона Матвеева стал согласованный посланцами царя церемониал сдачи города, зеркально повторявший события 1634 года. Тогда польский король Владислав IV, сидя на коне перед павшими ниц воеводами во главе с боярином Михаилом Борисовичем Шеиным (казненными после такого унижения царской чести «за измену»), принимал город и московские знамена, положенные к ногам правителя Речи Посполитой. Двадцать лет спустя уже литовский воевода Филипп Обухович, уходя из Смоленска, должен был униженно кланяться царю Алексею Михайловичу: «как он великий государь сидел в сбруе ратной, и обстояли около его все чины множественной его государской рати, конными и пехотою; а тот вышепомянутый Воевода Обухович со всеми чины и пехотою, знамена и барабаны, и мушкеты, и всякой ратной строй клали на землю и сами лежали, а учинил то Боярин Иван Богданович Милославский»[212].

Желая оправдаться, Матвеев всячески подчеркивал свою службу с боярином (в 1654 году — комнатным стольником) Иваном Богдановичем Милославским, но очевидно, что все трое царских посланцев участвовали в подготовке этого триумфа.

Об особом доверии царя Алексея Михайловича к Артамону Матвееву достаточно говорит сохранившееся письмо, посланное «верному и избранному голове нашему Артемону Сергеевичю Матвееву из славного града Вязьмы» 23 января 1655 года.

Смоленский поход был завершен, но обрушилась беда «морового поветрия». Ровно в то время, когда войско царя Алексея Михайловича штурмовало Смоленск, в Москве и соседних уездах разгоралась чума. Эпидемия стала утихать только с наступлением зимы, до этого времени Москва переживала давно невиданную трагедию. Умерли даже бояре, ведавшие Москву в отсутствие царя, а главным управителем оказался думный дьяк Алмаз Чистой. Царицу с детьми спас патриарх Никон, увезя их из столицы. Но оставленная без патриаршей молитвы и поддержки Москва устроила «чумной бунт».

23 января 1655 года царь Алексей Михайлович написал письмо думному дьяку Алмазу Чистому, извещая его о рождении дочери Анны и скором приходе в Москву, однако с предупреждением, «чтоб тебе никому не сказывать, до коих мест весть будет прямая». Другое собственноручное письмо было адресовано Артамону Матвееву; как подчеркнул царь Алексей Михайлович, он сделал это намеренно, чтобы пожаловать своего слугу: «Еще же за твою верную службу к нам государю, пишю, что у нас делается». На будущее, и это тоже редкий знак царского доверия, Артамону Матвееву посылалась «азбука для переводу тайных дел». «И тебе б, — писал царь Матвееву, — принять со радостию и держать скрытным делом».

Письмо царя Алексея Михайловича касалось очередных ратных и дипломатических дел. Для биографического рассказа об Артамоне Матвееве имеют значение живая интонация текста письма, стремление царя поделиться с Матвеевым переживаемыми военными делами, впечатлениями от приема послов, планами на будущее. Царь свободно шутит, понимая, что это не уйдет дальше его адресата. Артамону Матвееву должна была льстить такая искренность, ведь ему дано было узнать настоящего царя, доверительно беседовавшего со своим «верным рабом».

В начале письма царь пишет о себе и состоянии дел в Москве: «…дал Бог здорово, со всеми людми Божиими и нашими, также и в царствующем граде Москве дал Бог подлинно утихло и здраво, лише мы пребываем, по прежнему, в тяжестях великих душевных, но не отчаяваемся своего спасения». А дальше мы узнаём о том, какие мысли мучили царя Алексея Михайловича. Он, конечно, переживал и думал, почему случилось «поветрие», но не мог воспринимать это иначе, как наказание за грехи. С другой стороны, обнадеживался тем, что все испытания проходят, и ссылался на слова святого Иоанна Златоуста: «Не люто есть вспотыкатца, люто есть, вспоткнувся, не поднятца».

Письмо свидетельствует о веселом и приподнятом после Смоленской победы состоянии духа царя Алексея Михайловича, описывавшего приезд шведского посланника Удде Удла (Одде-Одела), само имя которого содержало смешной для русских людей намек на «уды» (как обозначали в русском языке некоторые срамные части тела, названия которых не произносили вслух): «…посланник приходил от Свейсково Карла короля думной человек, а имя ему Удде Удла, а таков смышлен, и купить ево то дорого дать, что полтина, хотя думной человек. Мы, великий государь, в десеть лет впервые видим таково глупца посланника…»