Близость

– Теперь ты прикажи ей.

– Скажите еще раз, мисс Доус, – попросила она, и я повторила:

– Да воспользуются же мною.

– Видишь? Мой медиум делает, что велят, – сказал Питер. – Тебе кажется, что она бодрствует, но она в трансе. Ну-ка, прикажи ей еще что-нибудь.

Мисс Ишервуд сглотнула и нерешительно проговорила:

– Встаньте, пожалуйста, мисс Доус.

– Нет-нет, – быстро сказал Питер. – Никаких «пожалуйста». Ты должна приказывать, а не просить.

Тогда мисс Ишервуд повелительно промолвила:

– Встаньте, мисс Доус!

И я встала, а Питер сказал:

– Давай еще что-нибудь!

– Сложите ладони, откройте и закройте глаза, скажите «аминь», – потребовала мисс Ишервуд, и я все это проделала, а Питер расхохотался и заговорил возбужденнее:

– Прикажи ей поцеловать меня!

– Мисс Доус, поцелуйте Питера!

– Прикажи ей снять платье!

– Ах, я не могу! – запротестовала мисс Ишервуд.

– Прикажи!

И она неохотно приказала, а он велел:

– Помоги ей расстегнуться!

Возясь с моими пуговицами, она воскликнула:

– Как часто бьется ее сердце!

Потом Питер сказал:

– Теперь ты видишь моего медиума раздетым. Вот так же обнажается дух, когда у него забирают тело. Дотронься до нее, мисс Ишервуд. Она горячая?

– Да, очень, – ответила мисс Ишервуд.

– Это потому, что ее дух подступил к самой поверхности телесной оболочки. Тебе тоже нужно разгорячиться.

– На самом деле мне очень жарко.

– Это хорошо, – сказал Питер. – Но ты еще недостаточно разгорячена для того, чтобы началось развитие. Мой медиум должен разогреть тебя до нужной степени. Сними платье и обними мисс Доус.

Я услышала, как она раздевается. Глаза мои оставались крепко закрытыми, поскольку приказа открыть их еще не было. Потом руки мисс Ишервуд обвились вокруг меня и ее щека прижалась к моей.

– Ну, что ты сейчас чувствуешь, мисс Ишервуд? – спросил Питер.

– Не знаю, сэр.

– Какие слова должны стать твоей молитвой?

– Да воспользуются же мною.

– Повтори еще раз.

Мисс Ишервуд повторила, а Питер сказал, что нужно говорить быстрее, и она послушно произнесла слова в третий раз.

Потом он подступил к ней сзади, положил ладонь ей на шею, и мисс Ишервуд слабо дернулась.

– О, твой дух еще недостаточно разгорячился, – сказал Питер. – А он должен стать настолько горячим, чтобы растаять, и тогда ты почувствуешь, как вместо него в тебя входит мой дух!

Теперь он взял за плечи меня, и мисс Ишервуд оказалась тесно зажатой между нами. Она начала сотрясаться всем телом.

– Какова молитва медиума, мисс Ишервуд? Какова молитва медиума? – снова и снова спрашивал Питер, а она покорно повторяла:

– Да воспользуются же мною… да воспользуются же мною…

Голос ее звучал все слабее, все тише и наконец пресекся.

Тогда Питер шепнул мне:

– Открой глаза.

11 декабря 1874 г.

Всю неделю я просыпалась от одного и того же ужасного звука – звона миллбанкского колокола, призывающего женщин к дневным трудам. Я представляла, как они выбираются из постелей, натягивают грубые тюремные платья и шерстяные чулки. Как стоят у решеток со своими плошками и ножами, как греют ладони о кружки с чаем, а после завтрака принимаются за работу и руки у них опять мерзнут. Думаю, Селина уже среди них, ибо в той части моей души, которая делила с ней темную камеру, мрак немного рассеялся. Я знаю, что Селина глубоко несчастна, но по-прежнему к ней не езжу.

Поначалу меня удерживал страх и стыд. А теперь мать. Как только мне полегчало, она вновь сделалась раздражительной и брюзгливой. На следующий день после визита врача она пришла посидеть со мной и при виде Вайгерс, принесшей мне горячую грелку на живот, покачала головой и проворчала:

– Была б ты замужем, не знала бы женских немочей.

Вчера мать пронаблюдала за моим купанием, но одеться после ванны не позволила – велела надеть ночную сорочку и оставаться в постели. Потом Вайгерс вынесла из гардеробной прогулочное платье, в котором я всегда ездила в Миллбанк. Оно лежало там с вечера званого ужина, брошенное и забытое, и служанка решила, что его следует почистить. Увидев перепачканное известкой платье, я живо вспомнила мисс Брюер, сползающую по стене на пол. Мать коротко взглянула на меня, потом кивнула Вайгерс и велела платье вычистить да убрать подальше. А когда я запротестовала, мол, не надо никуда убирать, оно понадобится мне для поездок в Миллбанк, мать так и вскинулась: да в своем ли я уме? какие еще поездки, после всего-то случившегося?

Затем она сказала служанке, уже несколько спокойнее:

– Возьми платье и ступай прочь.

Вайгерс бросила на меня быстрый взгляд и вышла. По лестнице застучали ее торопливые шаги.

Мы с матерью в очередной раз вступили в утомительный спор.

– Я не позволю тебе ездить в Миллбанк, поскольку визиты туда вредят твоему здоровью, – заявила мать.

Я сказала, что она не может запретить мне поступать сообразно моим желаниям.

– Тебя должно удерживать собственное чувство приличия, – ответила мать. – И преданность своей матери!

– В моих визитах нет ничего неприличного и ничего предательского, – возразила я. – О чем ты вообще говоришь?